И отлаженным механизмом огромной аудитории телезрителей навязывают необходимое мнение нужное узкой кучки людей. А что цены на теплоносители гирей тянут тот же народ этот рупор богатых не интересует.
Виталий встрепенулся от звона рюмки, пригубил. Владимир снова полную выпил, закусили в тишине, каждый при своих мыслях.
– Попал я спицей в это постоянно вращающееся денежное колесо, постоянно бегущую и набивающую свою утробу колесницу. Если задребезжишь – заменят другой спицей, или подтянут, как гитарную струну, готовую вот-вот лопнуть и тут уж не до образа мышления или политических взглядов.
Лицо хозяина бледнело от выпитого и слилось с серыми обоями, становясь безликим. Говорил спешно, как будто боялся: не все успеет высказать и останется этот сжигающий душу груз.
– Раньше брал бутылку коньяку в радость, для угощения друзей или родных. Сейчас беру ящиками, а стало это – как по утрам выпить кружку рассола. За годы погони за деньгами я забыл прекрасное чувство – радость, остались только одни воспоминания о ней. Из последних сил, как мать родная, власть нас учила, лечила, лелеяла.
Незабываемая прелесть наших поездок в твое родное село. Привольно оно раскинулось средь полей, еле просматривался каждый дом из-за берез, черемухи да малины, а в палисадниках разноцветье мальвы с весны до осени большими глазастыми цветами радовали сердце.
Владимир что-то вспомнил, быстро и твердо пошел к золоченому книжному шкафу. Достал папку и торопливо начал перебирать беспорядочно сложенные листы.
– Вот! Обнаружил при переезде, – радостно произнес. – Послушай, что я кропал после нашил рыбалок.
«Чудесные у нас на Алтае летние дни. Середина июля – макушка лета, зной.
После обеда так парит, что стоит мертвая тишина. Тронешь куст молочая, белым облаком поднимается пух и висит долго-долго, не падая. Воздух к вечеру – крепкая настойка на разнотравье.
А какие об эту пору вечера и ночи! Душные, пьянящие, и манят, манят на озеро. Земля – как хорошо протопленная деревенская печь, до утра не исходит теплом. После заката горизонт загустеет, набрякнет, а то глядишь, в той стороне начнет полыхать и погромыхивать. В это время кратковременный дождь не помеха, а даже польза от него: скошенное сено сочнее и вкуснее становится».
Виталий смотрел расширенными глазами и видел как в преломляющем зеркале два разных человека.
Один говорил: «Человек разумный, помни о жизни». Другой, прекративший воспоминания, продолжил освобождение души:
– Отстроил трехэтажный коттедж с разными фигуринками и высоким бетонным забором, а это не обрадовало ни жену, ни дочь. Дочь я потерял, стал только кошельком для ее разгульной жизни и никогда уже не увижу внуков.
Раньше старшее поколение было хранителем лучших традиций народа и учило молодежь преодолевать трудности, правильней строить жизнь. Нас же разделили потребительской стеной, «дай и дай», а после смерти моя могилка будет так же безвестна, как бомжа.
Сижу по вечерам в одиночестве в этом кабинете, потягиваю коньяк, поглаживая собаку и думаю: ради чего эта погоня за богатством. Друзей нет и в этом обществе их не может быть, здесь чуждые друг другу люди, объединенные общей страстью к наживе и потреблению.
Виталий заерзал в кресле. Владимир, не замечая, продолжал:
– Все богато обставленные мероприятия с нерусскими названиями рауты, презентации – всего лишь ширма благополучия. На самом деле каждый сверлит один другого тупым сверлом, в клочья разрывая оболочку, добираясь до сути его понимания. А чтобы защитить душу от проникновения, каждый ее покрывает бронесоставом, подслащивая искусственной улыбкой, через которые не в состоянии пробиться даже луч доброты или сострадания.
Перекладывая листки в папке, он задержал внимание, пробежал глазами.
– Послушай мое последнее советское творение, навеянное рассказами жителей твоей малой Родины, сверстников твоих родителей.
«Канун 1-го Мая. С утра по деревне хлопотливая суета. Бабы, девки чистят и прибирают в оградах, избах: скоблят вениками с дресвой и моют некрашеные полы и лавки. Ребятишки тащат с поскотины вязанки березовых веток и по указанию бабушек втыкают их всюду: за божничку, за наличники, украшают ворота, а проделывают очень старательно.
После обеда загремели ведра, вся деревня топит бани. Дым от каждого двора, кажется баня горит, а она топится «по-черному», то есть дым не через трубу, а в дверь и окна.
К вечеру суета усиливается, спешат все прибрать, расстелить новые половики, развесить на окнах свежие занавески. Ждут мужиков с работы: с поля, скотных дворов, машинотракторной станции, из лесу.
Бани протоплены, поставлены на выстойку, чтобы вышли угар и горечь. Соблюдается веками установленная очередность: в первый пар идут мужики, за ними бабы с ребятишками. Только что поженившиеся стараются после всех, самое подходящее место для утешения, особенно в больших семьях. Потому и рожают часто и много.
И заработали деревенские чистилища: жарь, наяривай, выгоняй ломоту из костей, недельный пот из тела. Вывалившись в предбанник, окатываются холодной водой, ухают, крякают и скрываются в паровых жерлах банных дверей. Иные по три захода в рукавицах и шапках истязают свое тело разлапистыми березовыми вениками. Натешив душу, не идут, а шествуют по огородам в одних исподних. Скажи любой бабе, чтобы в одной рубахе вышла на улицу – ни за что не пойдет. Срамота-то какая. А после бани у всех на виду преспокойно вышагивает, некоторых старух с диким, почти безумным взглядом, ведут под руки.
Тяжело, грузно идут мужики в свежих подштанниках и нательных рубахах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107