Вика тоже нарисовала на листочке из альбома голубой цветок, над которым, протянув длинные лучи, сияло оранжевое солнце.
– Ёлки-палки! – пробормотал Фёдор. Не то, чтобы он не знал о празднике Восьмое марта. Напротив, каждый год к этому дню у них в таксопарке мужчины скидывались и покупали женщинам цветы – жёлтые мимозы или красные гвоздики, смотря что удавалось достать. Женщин в таксопарке работало мало, и тем приятней было в этот день видеть не суровое, как обычно, лицо диспетчера – громкоголосой Маши Лановой, а с непривычно милостивой, даже кокетливой улыбкой. Букетиков покупали много, не все женщины в этот день оказывались на месте, и оставшиеся неподаренными цветы разбирали кто хотел. Раза два приносил такие букетики Валентине и Фёдор. «Вспомнил!» – говорила в таких случаях Валентина, и трудно было догадаться, рада она вниманию мужа или недовольна, что оказывает он его всего только один раз в год. Но, по-видимому, Валентина всё-таки бывала довольна, потому что потом хвалилась и в своём ателье, и на кухне Нине: «А мой-то цветы притащил!» «Видишь, даже Фёдор и тот Валентину поздравил, а ты!..» – допекала потом вечером Нина своего долговязого Сашу. «Нинок, я хотел, но замотался. Везде очереди за этими цветами, не подойти. Я тебе в другой день принесу. Ладно?»
Закончив свою поздравительную речь, Лена громким шёпотом скомандовала: «Цветы!», – и какой-то мальчишка – не тот, что шмыгал по коридору с появившейся недавно собакой, а другой, повыше ростом, с веснушками на носу, – преподнёс прозрачный кулёчек с жёлтой мимозой их соседке, старухе Анне Николаевне Полуниной.
Анна Николаевна всё ещё растерянно стояла посреди комнаты, теперь уже с мимозой в руках. И её морщинистые руки, державшие кулёчек, дрожали. Кореньков видел, как они дрожат, почему-то вспомнил, как она, сгорбившись, шла по скользкой дороге, опираясь на палку, и сказал:
– Да вы садитесь.
Анна Николаевна послушно опустилась в кресло.
Прозрачный кулёчек с жёлтыми веточками как бы напомнил им всем, стоящим в дверях, что в их квартире живёт ещё одна женщина. Да, женщина, которая когда-то была женой своего мужа, матерью своего сына и которой вот уже много-много лет никто не дарит цветы. И всем им в этот час стало как-то неловко и перед этой старой женщиной, живущей здесь так близко и так далеко от них, и перед этими мальчишками и девчонками, внезапно появившимися в её комнате. И перед собой. Всем – и Фёдору, и Нине с Сашей. Всем, кроме Валентины и Вики. Но Вика ещё была мала и многого не понимала. А Валентина никогда и ни перед кем не чувствовала себя неловко. Главным в жизни она считала умение протолкаться. Она так и говорила: «Сегодня я протолкалась, и вот…» – торжествующе показывала удачную покупку. Проталкивалась Валентина без устали всегда и везде. В троллейбусе, чтобы занять место раньше, чем на него успеет сесть кто-нибудь другой – безразлично кто. В своём ателье, чтобы получить отпуск на самый лучший летний месяц. Валентина не замечала людей вокруг. Все они были для неё на одно лицо – те, среди которых она должна протолкнуться. Выйдя замуж за Фёдора и оказавшись в квартире по Гвардейскому переулку полноправной хозяйкой, она первым делом передвинула кухонный столик Анны Николаевны к проходу возле раковины, а на его место поставила свой новенький шкафчик. Фёдор смущённо топтался на кухне, не решаясь переставлять соседкин столик. «Да он всегда тут стоял, Валь», – бормотал Фёдор, пытаясь сдержать натиск своей решительной жены. «Ну и что же, – возражала Валентина. – Она одна, а нас двое. А вскорости, может, и трое будет. А старухе всё одно».
Последние годы Фёдор не бывал у соседки, можно сказать, и не замечал её. Прошаркает она иной раз мимо по коридору, и всё. А больше сидит у себя, не поймёшь, жива или мертва. А сейчас, прислонившись к дверному косяку, он смотрел на мальчишку, который, стоя посреди комнаты, читал звонким голосом стихотворение, и вспомнил себя таким же пацаном в этой самой комнате. Нет, он, пожалуй, был тогда помладше, такой, как сейчас их с Валентиной Вика. Тоже был какой-то праздник. Наверное, Первое мая, потому что окно было открыто, и ветер болтал тюлевую занавеску. Занавеска шевелилась и щекотала Фёдора по затылку. Он сидел вон там, у окна. Они всей квартирой часто собирались по праздникам в большой комнате Полуниных – и сами Полунины с сыном Пашкой, и родители Фёдора, и другие соседи Ивантеевы, жившие всем многочисленным семейством в маленькой комнате, где сейчас живут Саша с Ниной. Приносили с собой стулья, хозяйки тащили на покрытый праздничной скатертью стол Полуниных что у кого имелось. Фёдор любил ватрушки с творогом, которые как-то по-особенному пекла Анна Николаевна, и муж Анны Николаевны, Фёдор Алексеевич, смеясь, подмигивал ему: «Ну, тёзка, ударим по ватрушкам!» Давно уже нет на свете ни Фёдора Алексеевича, ни Пашки, ни родителей Фёдора. Разъехались, получив квартиры, Ивантеевы. И они с Валентиной и Викой скоро переберутся в отдельную квартиру, и из тех далёких времён Фёдорова детства останется в этих стенах только старуха Полунина. Фёдор глянул на сухое желтоватое лицо старой своей соседки и опять почувствовал неловкость, как тогда, когда мальчишка вручал старухе мохнатую веточку мимозы. «Ёлки-палки, даже телевизора у неё нету, – подумал он с каким-то чувством вины. – У нас цветной, у Сашки с Ниной чёрно-белый, а у неё никакого. Мы сидим вечером по своим комнатам и смотрим. А она? Что же делает она вечерами-то?»
Пока Валера, Игорь Агафонов и ещё один мальчишка декламировали стихи, входящие в состав монтажа, подобранного Леной, девочкам танцевального кружка надо было подготовиться к своему выступлению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34