Потерять такой нож невозможно.
Нож всегда был с Сеней, но мы никогда не видели, чтобы он для чего-нибудь употреблял его. Все время нож оставался новеньким и блестящим.
Признанный коновод дворовых мальчишек Шурка Тарахно, с уважением рассмотрев вещь и подергав цепочку, презрительно сказал Сене:
– Ты до того ножа, як Полкан до дрючка на чепу привязан.
После этих слов мы потеряли интерес к ножу. Нас влекло только то, что работало, действовало.
В другой раз Сеня появился с маленьким круглым зеркальцем и необыкновенной расческой. То и другое было красиво отделано перламутром.
Ни у кого из нас, Сениных сверстников, никогда не было целого зеркала.
Если и удавалось когда найти осколок, то он использовался не для того, чтобы смотреться. Мы знали, как употребить его с большей пользой. Для нас он служил то «зеркальным телеграфом», то для посылки светового сигнала-вызова в окно, за которым товарищ, тоскуя, готовил уроки, то чтобы просто ослепить отражением солнца плаксивую Людку или «очкастую» Мурку.
Верный своим привычкам, кто-то попробовал пустить «зайчика» и Сениным зеркалом.
– Что ты?! Разобьешь! – воскликнул Сеня хриплым от испуга голосом и отобрал зеркало.
Он провел несколько раз расческой по и без того гладким напомаженным своим волосам, обтер ее специальной цветной тряпочкой, посмотрелся в зеркальце и спрятал все в замшевый футлярчик.
– Тю-у-у, как мадам! – протянула насмешливо Верка-цыганка, дочь белошвейки Цидульской.
И опять мы разошлись, оставив Сеню в одиночестве с его дорогими, красивыми вещами.
Мы не были равнодушны к этим вещам. Мы бессознательно ценили то, что хорошо сделано. Но мы не завидовали, а только досадовали, что эти вещи так плохо, так неправильно используются.
Поэтому мы без сожаления возвращали эти сокровища в Сенины руки и скоро забывали про них.
Но среди Сениных диковинок была одна, которая вызывала у нас более длительное и какое-то беспокойное раздумье.
Изредка Сеня выходил на улицу и направлялся к почте с небольшой, блестевшей никелем коробочкой. В одну из ее стенок был вделан миниатюрный замок, а в крышке вырезана узкая щель.
Это была копилка.
Она ничуть не походила на те копилки, которые нам покупали мамы на базаре. Гипсовые кошки, собаки или поросята служили нам недолго, а главное, в них ничего не накапливалось. Мы научились ловко извлекать из них с помощью ножа дареные родителями монеты. Как можно терпеть, чтобы в глиняной утробе без дела лежали несколько копеек, когда в ближайшем кинематографе идет новая видовая картина, а лавочник-букинист получил свежие выпуски приключений знаменитого сыщика Ника Картера!
Скоро щель, разработанная ножом, превращалась в большое круглое отверстие, и пустая копилка долго потом стояла как украшение на комоде или подоконнике.
Сенина копилка была совсем иной. Она была так хитроумно устроена, что извлечь из нее деньги без ключа не мог никто.
Такие копилки не продавались, их выдавали на почте. Причем ключ оставался у почтового чиновника. Лишь тогда, когда копилка заполнялась монетами, Сеня нес ее на почту.
Там ее открывали, подсчитывали деньги и записывали сумму в сберегательную книжку. Такая книжка тоже была у Сени.
И еще у него была книжка. Тоже сберегательная. Она складывалась, как гармоника. На ее разграфленные клетками листочки наклеивались копеечные, трехкопеечные и другие мелкие марки.
Мы не раз видели, как Сеня ходил на почту, подавал в окошко несколько монет и получал марки. Когда вся книжка заполнялась, ее отбирали, а всю сумму, на которую куплены марки, вписывали в сберегательную книжку. Никаких других книжек, кроме этих да еще учебников, Сеня не имел.
Рассказывали, что каждый вечер, сделав уроки, он усаживался за большой обеденный стол, с которого предварительно снимал скатерть, и подсчитывал выручку отца за прошедший день. Он аккуратно раскладывал монеты и бумажки по достоинству, потом считал их, записывал сумму в особую книгу.
Наутро отец убирал деньги, а Сене выдавал за работу пятиалтынный.
Так повторялось изо дня в день.
Вот этот Сеня мне и вспомнился, когда я прочитал заметку о Фроле Фирсанове.
Мне было радостно думать, что у нас теперь нет таких, как эти двое.
Но еще сохранился иной мир. Там власть денег над людьми проявляется на каждом шагу то в смешной, то в страшной форме.
Главный экспонат
И в стертых исчисляется монетах
Цена великих дел, поэтами воспетых.
Э. Верхарн, «Торжище»
Не так давно в США устраивалась большая национальная выставка. Было много интересных экспонатов: умные математические машины; станки, способные «читать» чертеж и тут же изготовлять по нему деталь из металла; электронные микроскопы, с помощью которых можно видеть молекулы вещества; гигантские прессы, высотой с многоэтажный дом; разноцветно окрашенные мощные и быстрые автомобили; разнообразные сельскохозяйственные машины…
Но не эти замечательные вещи, созданные человеческим гением, привлекли наибольшее внимание. Толпа собиралась у Другого экспоната. Здесь не было слышно разговоров, люди стояли молча, затаив дыхание, не шевелясь, как завороженные, глядя на небольшой прозрачный ящик. В нем, аккуратно перевязанная лентой, лежала пачка новеньких денег. Табличка кратко поясняла: «Миллион долларов».
Каждый американец не раз видел долларовые бумажки, но здесь – миллион!
Похожую выставку устроил один из банков США в день своего юбилея: под стеклом, которое не пробивает пуля, лежала единственная бумажка – банкнота в 10 тысяч долларов.
В другом банке посетителей встречает в прихожей изображение дерева, на ветвях которого вместо плодов повисли деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80