Сам он неплохой человек. Я уверена, он ни за что не ударил бы сына за подгоревший хлеб. И все-таки зачем он пришел?
Пекарь смущенно присаживается на край плюшевого кресла. Большой, широкоплечий мужчина с лицом, опаленным от долгих лет работы у печи. Видно, только что попрощался с сыном.
Он достает из кармана куртки белый бумажный кулек и протягивает мне. Внутри печенье. Мы никогда не могли себе позволить таких лакомств.
- Спасибо, - говорю я. Пекарь, не слишком-то разговорчивый и в лучшие времена, сейчас вовсе не в состоянии выдавить ни слова. - Сегодня утром я ела ваш хлеб. Мой друг Гейл отдал вам за него белку.
Пекарь кивает, как будто вспомнил.
- В этот раз вы продешевили.
В ответ он только плечами пожимает - не важно, мол.
Теперь и я не знаю, что сказать. Так мы и сидим молча, пока не приходит миротворец. Тогда пекарь встает и откашливается.
- Я присмотрю за малышкой. Голодать не будет, не сомневайся.
От этих слов на душе становится чуточку легче. Люди знают, что со мной можно иметь дело, зато Прим они по-настоящему любят. Надеюсь, этой любви хватит, чтобы она выжила.
Следующую гостью я тоже не ожидала. Уверенным шагом ко мне приближается Мадж. Она не плачет и не отводит глаз, но в ее голосе слышится странная настойчивость.
- На арену разрешают брать с собой одну вещь из своего дистрикта. Что-то, напоминающее о доме. Ты не могла бы надеть вот это?
Она протягивает мне круглую брошь - ту, что сегодня украшала ее платье. Тогда я не рассмотрела ее как следует, теперь вижу: на ней маленькая летящая птица.
- Твою брошь? - удивляюсь я. Вот уж не думала брать с собой что-то на память.
- Я приколю ее тебе, ладно? - Не дожидаясь ответа, Мадж наклоняется и прикрепляет брошь к моему платью. - Пожалуйста, не снимай ее на арене, Китнисс. Обещаешь?
- Да, - отвечаю я.
Надо ж как меня сегодня одаривают! Печенье, брошь. А еще, уходя, Мадж целует меня в щеку. Может быть, Мадж в самом деле всегда была моей настоящей подругой?
Наконец приходит Гейл. И пусть мы никогда не испытывали друг к другу романтических чувств, но когда он протягивает руки, я не раздумывая бросаюсь к нему в объятья. Мне все так знакомо в нем - его движения, запах леса. Бывало, в тихие минуты на охоте я слышала, как бьется его сердце. Однако впервые я чувствую, как его стройное, мускулистое тело прижимается к моему.
- Я хотел тебе сказать, Китнисс, - говорит он. - Ты запросто получишь нож, но главное - раздобыть лук. С луком у тебя больше всего шансов.
- Там не всегда бывают луки, - отвечаю я.
Мне вспомнилось, как в один год трибутам дали только жуткие булавы с шипами, которыми те забивали друг друга насмерть.
- Тогда сама сделай, - говорит Гейл. - Лучше плохой лук, чем никакого.
Я несколько раз пыталась изготовить лук по образцу отцовых, ничего путного не выходило. Не так это просто, как кажется. Даже отцу случалось портить заготовку.
- Может, там и деревьев не будет, - говорю я.
Как-то раз всех забросили в местность, где были сплошь только валуны и низкий уродливый кустарник. Тот год мне особенно не понравился. Многие погибли от укусов змей или обезумели от жажды.
- Деревья есть почти всегда, - возражает Гейл. - Никому ведь не интересно смотреть, когда половина участников умирает просто от холода.
Это верно. В один из сезонов мы видели, как игроки ночами замерзали насмерть. Их почти нельзя было разглядеть, так они съеживались, и ни одного деревца кругом, чтобы развести костер или хотя бы зажечь факел. В Капитолии посчитали, что такая смерть, без битв и без крови, не слишком захватывающее зрелище, и с тех пор деревья обычно бывали.
- Да, почти всегда есть, - соглашаюсь я.
- Китнисс, это ведь все равно что охота. А ты охотишься лучше всех, кого я знаю.
- Это не просто охота. Они вооружены. И они думают.
- Ты тоже. И у тебя больше опыта. Настоящего опыта. Ты умеешь убивать.
- Не людей!
- Думаешь, есть разница? - мрачно спрашивает Гейл.
Самое ужасное - разницы никакой нет, нужно всего лишь забыть, что они люди.
Миротворцы возвращаются слишком скоро, Гейл просит еще подождать, но они все равно его уводят, и мне становится страшно.
- Не дай им погибнуть от голода! - кричу я, цепляясь за его руку.
- Не дам! Ты же знаешь! Китнисс, помни, что я…
Миротворцы растаскивают нас в стороны, дверь захлопывается, и я никогда не узнаю, что он хотел сказать.
От Дома правосудия до станции рукой подать, особенно на машине. Никогда раньше не ездила на машине. На повозках и то редко. В Шлаке все ходят пешком.
Хорошо, что я не плакала. Вся платформа кишит репортерами, их похожие на насекомых камеры направлены прямо мне в лицо. Впрочем, я привыкла скрывать свои чувства. И сейчас мне это тоже удается. Мой взгляд падает на экран, где в прямом эфире показывают наш отъезд, и я с удовольствием отмечаю, что вид у меня почти скучающий.
Пит Мелларк, напротив, явно плакал и, как ни странно, даже не пытается это скрыть. Мне приходит в голову мысль: уж не тактика ли у него такая? Казаться слабым и напуганным, убедить всех, что его и в расчет не стоит принимать, а потом вдруг развернуться, чтоб чертям тошно стало. Несколько лет назад это сработало. Джоанна Мейсон, девочка из Дистрикта-7, всё строила из себя дурочку и трусиху с глазами на мокром месте, пока из участников почти никого и не осталось. Изощреннейшей убийцей оказалась. Здорово придумано - ничего не скажешь. Но у Пита Мелларка этот номер не пройдет. Вон какие плечи широченные. Еще бы. Сын пекаря, голодом не измучен, и с хлебными лотками наупражнялся будь здоров - таскал их туда-сюда целыми днями. Тут уж все будут начеку, сколько сопли ни пускай.
Несколько минут мы стоим в дверях вагона под жадными объективами телекамер, потом нам разрешают пройти внутрь, и двери милостиво закрываются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14