Пусть я фанатик, но куратор не имеет права становиться куратором наполовину. Пусть я миллион раз пристрастен. Только добрые имеют право быть добрыми, но я не верю, что у вас не хватило доброты. Мужества, вот чего не хватило. Впрочем, это ваше дело.… Он слышал голос командира: «Инженерный отсек, результаты?» И ответ Сперантова: «Не можем порадовать, командир. Все в статистических пределах фона. Какие-то ничтожные отклонения гравиметров… То же и с излучением… Скорее — интуитивно, нежели имманентно. М-да. Но я склонен согласиться с пилотом Юнссоном. Пожалуй, что-то есть».«А, разговаривают, — подумал Хайдаров. — Я пока и отдохну…»Он прикрыл глаза, вытянул ноги. Приступ ярости прошел так же внезапно, как начался. Извне доносился вежливый голос Сперантова: «Если мы попросим пилота отсоединить кабель, коммутирующий его с кораблем, и заземлить антенну ве-че? Возможно, получим связь… Собственно, это мысль коллеги Такэда…»«Тиль, разрешаю, — отвечал Уйм. — Заземли ве-че антенну и сними разъем кабеля».Затем — голос Юнссона:«Перемычки, перемычки-то где? Киоси, в каком ящике перемычки, клянусь брам-стеньгой? А, нашел… Ставлю под болт антенны, готово… Заземляю…»«Славно, что его заняли делом», подумал Хайдаров.Наверху неистово затрещал динамик, что-то закричал Такэда, и треск перебрался в динамик штурманского отсека. — Тихий голос Юнссона заговорил:«Корабль, не слышу вас, не слышу вас. Даю настройку: раз, два, три, четыре… Киоси, слышу тебя хорошо… Но с треском».«Так, пора за работу», — Хайдаров открыл глаза.Уйм сказал:— Инженерный отсек, благодарю. Трос работает антенной, так?— Трос вместе с корпусом «Мадагаскара», — отвечал Такэда.— Понятно. Кураторы, ваше решение о Юнссоне?— Сейчас будет, — сказал Жермен. Он повернул монитор к Хайдарову. — Видишь?Грязноватый ноготь Жермена указывал на седьмую шкалу, синяя и голубая, пунктир-штрих-пунктир и так далее. Это все обозначало патологическое снижение инстинкта самосохранения, сверхсоциальность, взрыв самоотверженности, необходимость следовать стандартам поведения, и если стандарты требуют смерти, то умереть.— Вижу, — сказал Хайдаров. — Твое мнение?.— Вернуть. Сейчас он может взорвать реактор, чтобы просигналить на Землю.— Мое мнение, — сказал Хайдаров, — серпанин, ноль пять, перорально.— Тогда он уснет. Или впадет в апатию, — угрюмо возразил Жермен.Он стал угрюм от робости. Хайдаров подумал — знает кошка, чье мясо съела. И нажал:— Пора бы знать, что психика — вроде пива. Ее разливают по кружкам вне бочки. Внутри-то перемешано…Кажется, он побелел. Его трясло все сильнее, и Жермен испуганно махнул рукой:— Э, делай как знаешь. Я умываю руки, — и покосился на хайдаровский значок. Ты, мол, профессор и член Совета — не я… Тем временем Сперантов с настырной вежливостью допрашивал Юнссона:— Следовательно, какое расстояние между черной зоной и корпусом корабля? По вашей оценке?— Сто десять — сто двадцать сантиметров по моей оценке.— Граница четкая?— Очень четкая.— Не размыта?— Совершенно не размыта. По иллюминатору проходила, будто заливало тушью, ровным фронтом.— А сейчас какая дистанция? Между капсулой и черной зоной?— Оценить не могу. Малая. На глаз — се нет.— Нет дистанции?— Нет дистанции.— Простите, вы не могли бы выдвинуть какой-нибудь перископ и попытаться оценить дистанцию?— К сожалению, у меня нет какого-нибудь перископа, — отвечал Юнссон, сохранивший — для внешнего наблюдателя — профессиональное терпение и чувство юмора.«Ах, как весело, как радостно шел на плаху Макферсон», подумал Хайдаров, взмахнул рукой перед объективом, привлекая к себе внимание пилота, и отчетливо, почти неслышно проговорил: «Серпанин…». Тиль откинул шлем. С каменным лицом повернулся, достал упаковку серпанина, показал се и проглотил таблетку. Красная пилюля с желтым ободком. Единственное в мире средство от отчаяния. О люди, люди! Почему вы с таким упорством цепляетесь за свое отчаяние?… У лебедки стояли Албакай и Бутенко. Они были одеты в суперскафандры, имели при себе па всякий случай газовые движители. Албакай выдвинул в космос двухметровый стержень с делениями и докладывал расстояние от обшивки до края черноты. Юнссон не зря считался первоклассным наблюдателем — чернота стояла в ста семнадцати сантиметрах от обреза люка, плавно отодвигаясь на полтора-два сантиметра и возвращаясь к ста семнадцати. А лебедка потихоньку вертелась, отдавая трос — метр за метром. Тишайше, без малейшего рывка пятнадцатитонная капсула прокрадывалась в неведомое: Десять мет— ров в минуту. Ксаверы Бутенко обыкновенным мелом наносил марки на трос. Десять метров в минуту.. Точно Юнссон воистину делал невероятное. И через восемнадцать минут трос кончился. Албакай крикнул: «Стоп, конец!», потравил оставшиеся три-четыре метра и выбросил их за борт. По тросу прошла волна, которой никто не видел,— Есть. Затормозил, — бесстрастно сказал пилот. — Кругом то же самое. Поворачиваю для обзора… Не знаю. Посветлело как будто.— Гравиметр — спросил Уйм.— Какой здесь гравиметр… В нулях он, в нулях, старина Грант…— Вопросы к пилоту?. — таким же бесстрастным голосом сказал Уйм. — Нет вопросов? На лебедке! Приготовьтесь вирать.— На лебедке готовы, — сказал Албакай.— Отставить лебедку. Грант, разреши выйти в космос на лине.Это сказал Юнссон. На секунду все замерло. Потом Марта Стоник прыгнула к Уйму, двумя руками вцепилась в него и затрясла головой. Уйм снял ее руки.. Отчетливо проговорил:— Пилот, здесь Уйм. Разрешаю выйти в космос па лине.Юнссон ответил: «Есть!» и засмеялся — было очень хорошо слышно в эти секунды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28