Помогая Уиму устанавливать переносную катапульту, он спросил, откуда на борту зонды.— О-а, происки Киоси Такэды, — улыбнулся Уим. — Я разрешил принять их на борт вместо запасного холодильного агрегата.Хайдаров удивленно посмотрел на него.— В конце концов, первый инженер — он, не я, — доверительно сказал Уим. — Он же и первый физик, ему лучше знать, чем инженер может поступиться для физика…— Странно, Грант. За глаза я был о тебе другого мнения.— Служака, уставная крыса, а? Все из-за «Голубых лент», куратор… Взяли… Не поспешничай…Они заложили в катапульту все три зонда, Уим придирчиво осмотрел проводку запальных устройств. Отряхнул руки.— Я чистюля, куратор, вот в чем суть. Мой папаша, — он вытянул длинный коричневый палец, — мой папаша, почтенный и сын почтенного, был настоящий масай, из последних кау-бойз… А?— Скотоводов…— Вот. Пас коров, браконьерствовал по заповедникам, был счастлив и не очень любил мыться. Вот я и чистюля.— Ох уж эта всеобщая психологическая подготовка, — сказал Хайдаров. — Непременно надо привлечь свои детские конфликты… Чистоплотность чаще всего инстинктивна, дорогой командир..— У меня — нет. Это все папаша, — ухмыльнулся Уим. — В виде неосознанного протеста я вылизываю все окружающее. Экипаж. Корабль. Орбиты. Я на этом настаиваю: в виде протеста. Плотнее…Они закрывали люк грузового шлюза.— Я не знал, что еще уцелели скотоводы, — сказал Хайдаров.— Теперь — нет. Сорок лет назад был мой папаша и еще двое-трое. Он, когда был помоложе, возжелал добыть льва — как полагается, с копьем, — но лев, увидев копье, и не найдя электромобиля, гида и остальных атрибутов, не захотел участвовать в охоте. — Уим спрятал течеискатель. — Ну, все. Куратор! Что ты имеешь сказать мне?— Вроде бы ничего, — сказал Хайдаров. — А что?— Думаю, ты пошел, имея целью разговор.— Ни боже мой, — с полной искренностью сказал Хайдаров. — По-моему, ты в полном порядке. Теперь не в форме, пожалуй, я.— Страшно? — просто спросил Уим.— Страшновато. Не очень, а однако…Командир кивнул. Не хуже Хайдарова он знал, что бесстрашных людей не бывает. Он кивнул, тщательно расправил складки скафандра — дьявольски неудобная штука, — и проговорил:— Николай, я совершил глупость. Задержал пассажиров. Сознаю, и тогда сознавал, остановиться не мог.Хайдаров удивленно посмотрел на него. Уим пояснил:— Не самобичевание, Николай, нет… Объясняю, дабы ты понял. Я предложил отложить десантирование, будучи в расстройстве чувств, так это говорится?— Примерно. Мы можем говорить по-английски.— С русскими я беседую по-русски, — сказал Уим. — Расстройство чувств, ибо поступок того, кто дезертировал, был гнусный. Я знал, кто его совершил…— Знал?!— Оговорка; Предполагал, но без уверенности и спокойствия. Поэтому предложил команде задержать всех. Экипаж согласился большинством голосов.— Жермен, Такэда, Краснов?— Ты как глядишь в воду, — с удовольствием сказал Уим — Они, почтенные и сыны почтенных, поддержали меня, а я не понял, из каких соображений они исходили.— Из каких же? — спросил Хайдаров.— Они спасали мою честь. Я не мог представить подобное. Понимаешь?— Пока нет.— Мой папаша ходил с копьем на льва. Искал его, чтобы сразиться. Я не умею сомневаться в своей отваге и воображаю, якобы другие меня понимают. Они сомневались.— Просто они представляли себе, что другие могут усомниться.— Ха! Безразлично.— Командир, ты ошибаешься, — сказал Хайдаров, зная, что Уим прав. — Ты должен их понять.— О да. Я обязан был понять их соображения. Да. Таким образом, я виновен дважды. Предложил расследование. Не понял, почему меня поддержали.Можно было сказать — а какое значение это имеет сейчас? Но Хайдаров воздержался. Честь всегда важна первостепенно. Важна всегда, для всех, и для него самого в том числе. Ему, например, было приятно, что командир Уим поверил ему, как врачу и человеку, и заботится о его мнении, и так откровенен. Ведь папаша Уим, почтенный и сын почтенного, должен был передать сыну, сверх отваги и усиленной чистоплотности, еще и сдержанность в проявлении чувств, замкнутость — непременные качества воина. Вроде визитной карточки, удостоверяющей силу и мужество. Так уж принято.Во всяком случае, за Уима можно не беспокоиться. Раз он говорит о своей вине, то лечение подействовало. Хайдаров сказал:— Ладно. А как насчет подозреваемого?— О-а! Не люблю его. Сильно, скверно не люблю. Поэтому не имею права высказываться. Идем?— Да, время, — сказал Хайдаров.… В рубке грызлись специалисты. Такэда нападал на Стоник:— Вольфрам! Конечно, вольфрам, если обшивка вольфрамовая! Стержень! А ты знаешь, как прессуют обшивку? Не-ет, плохо ты знаешь. Ты зайди ко мне в каюту!..— Зачем бы это? — ледяным голосом перебила Марта Стоник.Краснов захохотал. Такэда замер с открытым ртом. Махнул рукой, и, обращаясь уже к Сперантову, стал объяснять:— Это наша казнь египетская — обшивки. Они кристаллизуются, то ли под нагревами, то ли под метеорной дробью. Кристалл до восьми миллиметров, сцепление ослаблено. Ткни пальцем — летит…— Ха-ха-ха, — досмеивался Краснов. — Он прав… А в каюте у него ха-ха, простите, склад рекламаций. Каждый рейс передает жалобы на обшивку, я это подписываю как первый помощник.Такэда проворчал:— Первое дело — создать замкнутую гипотезу…Сперантов кивал. Было заметно — он едва слушает. Он висел у пульта, удивительно аккуратный даже в пассажирском скафандре, спустив веки на выпуклые глаза. Когда все замолчали, он еще некоторое время кивал. Открыл глаза и заговорил, улыбаясь и благожелательно переводя взгляд на всех по очереди, и опять-таки кивая после каждой фразы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28