Ты слышишь меня? Всё. Отбой.
Павел приподнялся на кровати, сел, а затем, резко нагнулся над ней и, схватив за плечи, встряхнул. Серафима безвольно содрогнулась, голова мотнулась из стороны в сторону.
- Да понимаешь ли ты, наконец?!
Она с трудом подняла на него глаза.
- Я понимаю. Что ты так разошелся?
- Ничего ты не понимаешь. Все кончилось, - снова повторил он. - Никого нет, никто нам не хозяин. Ни тебе, ни мне. Мы теперь сами по себе. Одни. В полном одиночестве, - он махнул рукой, обводя ей комнату из угла в угол. В полнейшем. Что хочу, то и ворочу. Что приснилось, то и исполнится. Что вздумается, то и получится...
Он внезапно сменил тон:
- Поздравляю вас, сударыня, - Павел приблизил свое лицо к ее лицу и продолжил уже тихо. - Теперь вы - безутешная вдова, а я убитый горем племянник, - и громче, точно обращаясь к большой аудитории: - Всех порешили проклятые вороги, никого не оставили, не пощадили. Знать измена была в стане, знать среди своих притаился доносчик вражий, наемник подлый, нечестивый и темный душою. Не уберегла дружина лучших людей государевых, оставила без надзора, видно, не бдела денно и нощно, видно, спустя рукава исполняла уставы свои. И потому - горе ей, горе. Горе неразумным и ленивым людишкам, средь своих силой да ловкостию выхваляющихся, а пред супостатом пресмыкающихся...
Звонкая пощечина прервала его монолог.
- Прекрати немедленно, - почти беззвучно произнесла Серафима. Глаза ее были полны слез.
Павел остыл мгновенно. Лицо его окаменело, всякое выражение немедленно исчезло с него, стерлось одним движением, точно с глиняной маски.
- Сима, - он наклонился к ней, - Сима... ну что ты.... Что с тобой?
Слеза прочертила дорожку к виску. Он осторожно стер ее указательным пальцем.
За окном в наступившей тишине пискнула сигнализация чьей-то машины. Пискнула и тут же замолчала, точно испугавшись своей смелости.
- Ты боишься? - так же тихо спросил он.
Она не ответила. Спросила сама:
- Так ты и Караева... тоже?
Павел поправил ее:
- Не я, они...
- Да, - Серафима кивнула, - они. В самом деле. Кого-то еще?
- Телохранителя... - он не решился назвать имя, уточнил только, твоего мужа. И всё. Всё. Уверяю.
Павел прижался к ней, обнял, уткнув лицо в ее плечо, точно хотел, чтобы она успокоилась сама и успокоила его, просто сказала бы, что все в порядке, все сделано правильно, что так и должно быть. Но Серафима молчала. Уже не плакала, просто молчала, не в силах говорить; понимая, что сказать надо, несколько слов, которые никак не идут с языка. Всего несколько слов. Так важных и нужных для него. И для нее тоже.
И никак не могла начать этот короткий монолог. Ждала удобного мгновения, но оно все никак не наступало, пустые, непригодные мгновения проходили, а его все не было.
А ведь еще ей предстояло прощание с Павлом. Она сделала для этого все, завершила приготовления всего несколько минут назад. Понимала, - будет тяжело, и предварительно сожгла мосты. И теперь не знала, правильно ли поступила тогда... правильно ли она поступала все это время. На то ли решилась сегодня утром, верно ли поступила вчера?
Вопросы, одни вопросы. И никакой надежды на ответ. Вопросы слишком самодостаточны, чтобы вместить в себя хоть малейший ключ к их разгадке.
И еще... обстоятельство, играющее против нее всегда, с самого начала их знакомства. С той поры, как впервые она чувствовала невыразимую, невыносимую, но и неизбывную привязанность к Павлу. Сковавшую и не дающую надежды на исход, на то, что ей столь необходимо в эти минуты. Они слишком похожи, слишком. Им и сейчас необходимо одно и тоже - утешение, - которого они ждут друг от друга с тайной надеждою, что другой в эти минуты окажется сильнее, увереннее в себе и сможет сказать простые слова, успокоившие бы разом. Несколько простых слов. Всего несколько, наверняка и она, и он уже по нескольку раз произнесли их про себя и теперь ожидают, что партнер сможет сказать тоже вслух.
- Всё? - переспросила она, как бы отдавая эстафетную палочку Павлу, в нетерпении ожидая, - примет ли? решится?
- Да, всё, - подтвердил он, не поднимая головы и не отваживаясь принять дар. Лицо его исказилось. В этот момент она едва сдержала себя, чтобы не почувствовать того же, что чувствует он. Невыносимо быть так привязанными друг к другу. Почему это не чувствуется в телефонном разговоре, когда мысли свободны, а руки развязаны, готовы на любые действия, а лишь после встречи лицом к лицу? Только сейчас.
Она с трудом подняла руку и коснулась его затылка. Им необходимо разойтись, ей надо уйти. Немедля. Встать и уйти.
Павел поднял голову, посмотрел Серафиме в глаза. Поцеловал сосок ее груди, но это его действие так и осталось без внимания. Знает ли он, что она ничего не чувствует - или не замечает этого. Или же ему все равно?
Нет, бесполезно. Ведь и ей давно уже все равно. Она принимает его в себя для чего-то другого, чтобы почувствовать тяжесть его тела, ощутить его желание, вдохнуть чужую страсть, на миг соприкоснуться с ней. И, соприкоснувшись, отойти, убежденной в том, что она не одна. Что есть кто-то, кто нуждается в ней, испытывает потребность, в которой никогда так и не осмелится признаться.
Он никогда не сделает первый шаг, ведущий к разрыву, ему не нужны эти шаги. А значит, все придется делать ей самой.
Павел снова вдохнул запах ее остывающего тела. И произнес:
- Ты как, ничего?
Надо обязательно ответить так, как он просит.
- Да, - Серафима кивнула, едва подняв голову. - В норме. Все хорошо. Все, как должно быть.
Он прошептал, едва разлепляя губы:
- Спасибо, - так тихо, словно обращался к самому себе. Она услышала, для нее обращение это не показалось странным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43