Ничего? Вы, конечно, понимаете, что за пятьсот тысяч лет можно увидеть немало интересного. Но если вам кажется, что работать на времяходе легко и просто, значит вы не представляете себе, какие ответственные и трудные поручения приходилось мне выполнять. Вот, например, был я как-то с моей машиной прикреплен к одному любопытному учреждению - Помбугену. Называлось учреждение непонятно, и никто не знал, чем оно ведает. А Помбуген как раз занимался очень полезным и благородным делом: Помбуген помогал будущим гениям. Делалось это так. Примерно раз в год я на своем времяходе отправлялся в будущее, забирался лет на сто пятьдесят вперед и, пожив там какое-то время, точно выяснял, кого из наших выдающихся современников потомки помнят и уважают, а кого совсем забыли. Другими словами, я узнавал, кто из наших великих людей и вправду велик. И хоть оценки праправнуков не всегда совпадали с нашими, решения потомков считались окончательными и обжалованию не подлежали. То, что я узнавал в будущем, Помбуген хранил в абсолютной тайне. Засекреченность была такая, что, скажем, сотрудники химического отдела Помбугена не знали имен великих физиков, а в отделе музыки не имели понятия о действительно гениальных художниках. Это делалось для того, чтобы, во-первых, не портить настроения тем людям, которые привыкли думать, будто они что-то значат. А во-вторых - и это главное, - Помбугену категорически запрещалось нарушать естественный ход истории, опережать события и вмешиваться в жизнь великих людей. Единственно, что Помбугену разрешалось, - это незаметно, исподволь создавать для проверенных временем гениев хорошие бытовые условия. Такие условия, чтобы эти гении могли плодотворно работать и приносить человечеству как можно больше пользы, не занимая свое драгоценное время мыслями о хлебе насущном. Именно такими бытовыми вопросами Помбуген и занимался. И вот однажды вызывают меня в литературный отдел и просят уточнить, кто у нас самый лучший поэт. Дело, конечно, несложное, но деликатное. Отъехал я ровно на сто лет вперед, запер машину и пошел выяснять этот вопрос. Поговорил я с потомками об одном нашем знаменитом поэте, о втором, о третьем - и что же выяснилось? Никого из них потомки не читали. Мне даже обидно стало. - Неужели, - спрашиваю, - товарищи потомки, вам не известен ни один наш поэт? - Конечно, известен! - Кто? - Балабашкин. - Какой Балабашкин? Тут уже потомки удивились. - Что значит - какой Балабашкин? - И они уставились на меня так, будто я спросил: "Какой Пушкин?". - Не может быть, чтобы вы не читали Михаила Балабашкина! Это же гениальный поэт, который жил как раз в ваше время! - Ах, Михаил Балабашкин! Как же! Как же! - говорю я и краснею, потому что я даже не слыхал о таком поэте. - Конечно, - говорю, - читал и даже лично знаком с ним! Последнее я ввернул для большей, так сказать, убедительности. И зря! Узнав, что я лично знаком с Балабашкиным, потомки стали требовать, чтобы я выступил с воспоминаниями о моем великом современнике. Причем выступил бы не как-нибудь, а по телевидению, в передаче, которая будет транслироваться по всей планете, потому что все человечество хочет послушать рассказ о своем любимом Балабашкине. Редко представляется человеку возможность опозориться перед всем человечеством сразу. Но я этим случаем не воспользовался, а сославшись на срочный вызов, сел во времяход и позорно сбежал в настоящее, ругая себя за свою необразованность и серость. Вернулся я в Помбуген, рассказал все, как было. И, честно говоря, мне стало как-то легче, когда я увидел, что литературному отделу известно о нашем выдающемся современнике не больше, чем мне. А поскольку из-за поспешного бегства я не узнал о Балабашкине ничего, кроме того, что он гений, найти его было довольно трудно. Членом Союза писателей этот великий поэт не был, в журналах не появлялся и в литературных объединениях не состоял. И все-таки после долгих поисков удалось выяснить, что в Фаустове есть начинающий поэт Михаил Балабашкин, печатающий свои стихи в газете "Боевой пожарник". И стал Помбуген создавать Балабашкину услоловия. Начали его печатать в самых толстых журналах, перевели из Фаустова в Москву, дали квартиру. Пиши - не хочу! Вышла у него первая книжка, вторая. И хоть никто из Помбугена, конечно, не мог проболтаться, что Балабашкин проверенный гений, критики наши каким-то образом все разузнали и стали прославлять Балабашкина в каждой статье. Писал он много, а печатался еще больше, потому что каждое его стихотворение перепечатывалось по десять раз. Короче говоря, Михаил Балабашкин был тем редким гением, которого полностью признали и оценили еще при жизни. И мне было приятно сознавать, что я тоже принял в его судьбе посильное участие: гениев все-таки надо ценить! А недавно по служебным делам я снова побывал в будущем столетии, и мне из чистого любопытства захотелось узнать, как в дальнейшем сложилась судьба моего великого современника. Взял я в библиотеке посвященные Балабашкину научные труды, стал их читать - и что же выяснилось? А выяснилось вот что: тот Михаил Балабашкин, которого знают и любят потомки, не имеет ничего общего с тем, которого чествуем мы. И пока мой Балабашкин упивается успехом в столице, настоящий гениальный Михаил Балабашкин, тезка и однофалец псевдо-Балабашкина, проживает в Конотопе, изредка печатая свои гениальные стихи под псевдонимом У. Пимезонов. А псевдоним он взял потому, что подписываться своей настоящей фамилией при живом знаменитом Балабашкине считал нескромным. Вот так! И я вспомнил, что действительно встречал стихи У. Пимезонова, но не обращал на них внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52