Выяснив, впрочем, без особого труда, у тех, кто обнаружил труп, в каком точно месте произошла восстанавливаемая им сцена, Кантрель сначала с математической точностью составил схему шагов и движений своего «пациента», а затем направился в его дом в Mo, с которого по этому случаю сняли печати. Попав в рабочий кабинет, он с помощью своих записей и рассуждений сообразил, что Франсуа-Шарль сначала подошел к камину и взял с него череп.
Обратив, таким образом, внимание на этот предмет, Кантрель, чьи громадные познания охватывали, конечно же, и руны, сразу же распознал их на околыше шапочки и удивился их странному сходству со знаками и линиями на лбу черепа.
Он снял стеклянный колпак и увидел, что на лобной кости нарисованы рунические знаки, вскоре они были переписаны им французскими буквами в записную книжку и он смог прочитать путеводные слова.
Тем же сложным путем, что и Франсуа-Шарль, точная схема движений трупа которого была у него постоянно под рукой и облегчала ему задачу, Кантрель в конце концов добрался до исповеди. Документ этот он передал служителям правосудия, предварительно полностью прочитав сияющей Паскалине Фукто длинные признания отца и мрачную приписку сына.
Тьери вернули с каторги, дело его для соблюдения формы быстренько пересмотрели и тем самым вернули ему и свободу, и честь.
У Паскалины не хватало слов, чтобы отблагодарить Кантреля за искусственное оживление Франсуа-Шарля, без которого злополучные руны на черепе (а расшифровка их была для ее сына-мученика единственным путем к возвращению в жизнь) еще долго, если не вечно, оставались бы, возможно, незамеченными.
Испытывая отвращение ко всему, что относилось к дикому преступлению, которое совершил человек одной с ними крови, родственники не стали забирать у Кантреля утративший их уважение труп сына убийцы и продали с молотка все имущество виллы в Mo, a саму ее – уже весьма старую и не стоящую сожаления – обрекли на полное разрушение.
Решив полностью восстановить сцену, которая была, очевидно, самой значительной за всю жизнь самоубийцы и потому определила его выбор, Кантрель скупил почти всю обстановку кабинета Франсуа-Жюля и смог восстановить ее в своем леднике. Затем он воспользовался газетой, напечатавшей исповедь отца-убийцы в факсимильном виде, и заказал ее копию с полным подражанием почерку и подписи, но без приписки сына, на листках бумаги для голубиной почты, чтобы поместить в драгоценную афишу-тайник. Последний листок был заказан во многих экземплярах, так как во время каждого нового представления покойник должен был заполнять чистую половину страницы.
Когда все было самым тщательным образом подготовлено, он нередко заставлял покойного Франсуа-Шарля проигрывать его последний трагический вечер по просьбе Паскалины и Тьери, не устававших приходить и в который раз созерцать в подробностях событие, которому они были, в конце концов, обязаны своим счастьем. В сцене использовался и подлинный револьвер, правда, заряжали его каждый раз холостым патроном.
Облаченный в меховые одежды помощник Кантреля вставлял покойникам или извлекал из них капсулу с виталином и при необходимости «пускал» сцены одну за другой, приводя в движение одного мертвеца и сразу же ввергая в неживое состояние другого.
Глава пятая
Пока мы слушали рассказ метра, спустились сумерки, и он повел нас по уходившей круто вверх тропинке. Через десять минут подъема мы очутились перед небольшой каменной хижиной, на передней стене которой, обращенной к огромным лесным массивам, находились только две створки двери, забранные широкой и очень ржавой решеткой с массивными золотыми петлями. В домике была всего одна просторная комната без окон, без дверей и скромно меблированная.
В комнате стоял мольберт с неоконченной картиной, изображавшей в виде аллегории Авроры женщину с лучистым телом, влекомую к бледному горизонту множеством веревок с крыльями на конце.
Давая время от времени краткие пояснения, Кантрель указал нам на находившегося посреди комнаты некоего Луция Эгруазара – человека, враз сошедшего с ума при виде того, как его годовалую дочь затоптала насмерть кучка убийц, плясавших жигу. Он уже несколько недель находился на лечении в Locus Solus.
У дальней стены неподвижно стоял сторож.
Этот самый Луций, мужчина почти совершенно лысый, сидел к нам левым боком перед мраморным столом, на котором устроен был своего рода очаг с двумя гладкими подставками для дров, привинченными строго параллельно к краям квадратного листа с рассыпанными на нем раскаленными углями.
Набросив на подставки, словно мостик, кусок серого репса длиной в метр и шириной в полметра, сумасшедший, действуя так, чтобы не ожечься, протянул оба конца ткани друг против друга под листом, натянув ее до отказа и подоткнув в виде мягко спадающей полоски.
На квадратный лист ткани с пробитыми в нем близко друг к другу бесчисленными отверстиями, через которые вверх шел горячий воздух, Луций поставил двенадцать прекрасно вылепленных и разрисованных фигурок из кишечной пленки высотой в несколько сантиметров, стоявших до этого группкой на столе и напоминавших шайку диких бродяг. Если сдвинуть их с места, они держались вертикально благодаря грузику, уложенному им в ноги. Вскоре они забегали по ткани, подчиняясь пальцам безумца. Когда на фигурку не попадал никакой вертикальный поток, кроме тех, которые скользили у нее на спине или по животу, она сильно наклонялась и в таком виде передвигалась вперед или назад. Затем, когда она попадала прямо на отверстие под ней, то резко подпрыгивала, и все вместе эти повторяющиеся движения напоминали прыжки в жиге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82