– Смелый был мужик, – вставил отец.
– Сапер, ебтыть! Ты слушай дальше. Как, значит, с госпиталя-то он пришел, первым делом гулянку закатил. Ебать колотить! Вся улица неделю на ушах стояла! Потом еще две похмелялись. Бабки по округе до сих пор промежности потирают. Во какой был авторитет! И тогда-то он мне их и подарил. «Тебе,» – говорит, – «теперь они нужнее. Я свое время отмерил». И я тридцать пять лет, как чертило, в литейке у печи в них отбарабанил и по инвалидности на пенсию вылетел. А они как ходили, так и будут ходить! А ты говоришь – австрийские! Бери вон, хлеб-то.
– Да нет, мы за мясом пришли, – отказался отец и разочарованно посмотрел на сияющий, заключенный в противоударный, водонепроницаемый корпус, заграничный хронометр.
– Так уж поздно! Там только кости да жилы остались! – радостно заголосил Юра и лихо зашвырнул в пакет, купленную буханку пшеничного хлеба.
– Как поздно? – удивился отец. – Я всегда так прихожу.
– Ты когда приходишь-то? По четвергам. А сегодня суббота. Опоздал, парень! На часы, наверное, любовался.
– Ну, сейчас посмотрим, – смеется отец, и мы заходим в павильон.
Видно, что основная торговля уже отошла. Некоторые торговые места пустуют, на других идут сборы.
– А чего тут смотреть! – не унимается Юра. – Хвосты да уши! Я лично, вообще, в этом опарышнике никогда мясо не беру.
– Конечно, зачем тебе мясо. У тебя и так вон какой барабан! – и отец похлопывает Юру по крупному, грушеобразному животу.
– Зачем! – возмущается Юра. – Я прямо из-под топора беру! У меня ж свояк на мясокомбинате костоломом мантулит.
– А– а-а! – подыгрывает отец.
– Ну, ебтыть! – воспламеняется Юра. – Быку одним ударом яйца по самые уши сносит!
– Ух-ты! – это уже я.
– Годовалому – как с куста! По пятницам с утра я у него. Сначала пивка, чтоб рука отяжелела, потом свояк берет топор и айда! Я только пальцем ткну: «Вот она!» – Он хвать шматок чистейшего, парного и порядок!
– Да, это большая привилегия, – не без зависти говорит отец, и мы подходим к мясному ряду. – А тут выбирай жилу со щетиной, или кость с хрящами!
– Почему так говоришь? – вступает в разговор маленький татарин, хозяин первого прилавка, напротив которого мы приостанавливаемся. – Смотри! Ай, какая мяса! – и он шустро ворошит, разложенные на железном подносе куски говядины. – Суп сделаешь, гуляш сделаешь. Сыт будешь, миня спасибо скажешь.
Отец смотрит на Юру, тот презрительно усмехается и величественно двигается дальше вдоль ряда. Мы следуем за ним.
– Юр, вот смотри, приличная, вроде бы, свининка? – останавливается отец напротив толстой торговки в белом фартуке и со здоровенными ручищами вымазанными по локоть кровью.
– Сегодня в пять утра еще хрюкала! – звонким голосом заманивает баба. – Бери, не мешкай! Хозяйка тебе пельменей настряпает, рюмочку нальет, да на радостях, глядишь, у вас че и получится!
– Вон оно как! И почем такое удовольствие? – приосанивается отец.
– Так, а че мы косые аль кривые?! Как у всех – ни больше, ни меньше!
– Когда ты говоришь, она хрюкала? – встревает Юра.
– В пять утра, – подключаюсь я.
– Да на рассвете мужики завалили! На кой рожон мне врать-то?! – возмущается баба.
– Это тебе спьяну померещилось! На рассвете! Что я не вижу, что оно с холодильника!
– С какого холодильника?! Ты че, охренел, старый дурак! – голосит оскорбленная предпринимательница.
– С обыкновенного! Блестит вон уже – как сопля! Нашла вахлаков! – не уступает в силе звука Юра.
– Да какая разница, не протухло же еще, – пытается развести сцепившихся отец.
– Чего?! Сам ты протух, пердун лысый! А ну, давай, шагайте отсюда! Я уже не торгую!
– Ну, не серчай хозяюшка, я беру вот этот кусочек, – и отец достает из кармана деньги.
– Миш, брось, она ее одной лебедой кормила, – останавливает его Юра. – Вон сало-то зеленое!
– Отойдите от прилавка, или я сейчас мужиков позову! – уже вопит баба, и лицо ее наливается пунцовой неприязнью. – Гриша! Витька! – машет она окровавленными ручищами.
Мы отступаем. В павильоне становится все пустынней. Торговцы сворачивают свои предприятия.
– Черт, похоже, действительно, припозднились, – озирается отец.
– Погоди не суетись, – твердо говорит Юра и направляется к двери, ведущей в подсобные помещения павильона. – У моей свояченицы деверь есть, алкаш страшный, дом пропил. Так вот, он здесь рубщиком подхалтуривает. Сейчас…
– Да не надо, Юр! – пытается сдержать его отец. – Вон, окорочков возьмем…
– Я сказал, спокойно! – рубит Юра. – Ждите здесь, – и скрывается за дверью.
– Ну, что подождем? – советуется отец.
– Может, лучше, пойти к рыбке прицениться, пока предводитель отсутствует?
– Ладно, подождем. А вдруг, деверь еще не надрался. Глядишь грудинки отхватим. – воодушевляется отец, и мы присаживаемся на небольшую скамеечку.
Павильон почти пуст. Только две пьяненькие башкирки трещат меж собой, как старенькие будильники, забыв про товар. Да красивая молодая татарка распродает последнюю упаковку американских куриных окороков.
– Эх, окорочка-то, сегодня какие крупные! – опять охватывает отца беспокойство.
– Ну, мы же за грудинкой охотимся, – отшучиваюсь я.
Неумолимо время движется к закрытию. Башкирки допили припрятанную под прилавком бутылочку настойки «Караидель», упаковали нераспроданные творог, сметану по сумкам и двинулись к выходу. Татарка взялась подсчитывать выручку – на всех пальцах ее изящных рук красовались засаленные золотые кольца разной величины.
– Все, хватит! – не выдерживает отец. – Пошли брать окорочка, а не то, точно, лебеду есть придется! – и поднявшись, он решительно направляется к прилавку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74