– Мама! Мама!
Вечером, накануне отъезда, мать уселась в темном углу. Она поставила перед очагом светильник, и в комнате замерцал тусклый свет. Молодая женщина машинально склонила голову к Чунь-бао, который лежал у нее на руках. Мысли ее витали далеко-далеко, она и сама не могла бы точно сказать где.
Вскоре ее мысли возвратились к реальной жизни, к ребенку.
– Чунь-бао, сокровище мое! – прошептала она.
– Мама, – отозвался ребенок, не выпуская груди.
– Твоя мама завтра уходит.
– У-у. – Мальчик не совсем понял смысл ее слов, но инстинктивно прижался к ней покрепче.
– Мама не вернется, три года не будет видеть своего сыночка. – Она утерла слезы.
Ребенок оторвался от груди:
– Куда ты? В храм?
– Нет, уезжаю к чужим людям.
– И я с тобой.
– Тебе туда нельзя.
– А я хочу, – заупрямился мальчик и снова прильнул к полупустой груди.
– Ты останешься дома с папой. Он будет заботиться о тебе, спать рядом с тобой, играть. Слушайся папу! А через три года…
– Папа будет бить меня, – всхлипнул ребенок.
– Папа больше не тронет тебя. – Она погладила шрам на лобике сына. Год назад муж утопил свою новорожденную дочь, а несколько дней спустя так сильно ударил сына рукояткой мотыги, что на лбу у него навсегда остался этот шрам.
Мать собиралась еще что-то добавить, но в этот миг вошел муж. Он приблизился к ней и вытащил из кармана пачку денег.
– Сюцай уже заплатил мне семьдесят юаней. Остальные деньги получу через десять дней. – Он помолчал. – Хозяева согласились прислать за тобой паланкин. – Снова молчание. – Обещали, что носильщики, придут утром, сразу же после завтрака. С этими словами он вышел из комнаты. В тот вечер они не ужинали.
На другой день с утра накрапывал мелкий весенний дождь. Мать Чунь-бао всю ночь не сомкнула глаз: чинила и штопала одежду сына. Она привела в порядок даже изодранную ватную курточку, которую мальчик носил зимой, хотя только приближалось лето. Всю эту одежду она хотела передать мужу, но тот уже спал. Ночь тянулась медленно, она собиралась поговорить с мужем, однако не решалась его разбудить. Наконец набралась храбрости и, нагнувшись к нему, что-то пробормотала, но он не проснулся. Тогда она тоже легла.
Задремала она только на рассвете. А тут проснулся Чунь-бао и сразу ее разбудил. Одевая малыша, мать наставляла его:
– Веди себя хорошо, родненький, не плачь, тогда папе не придется тебя наказывать. А мама будет присылать тебе сладости, чтобы ты не плакал.
Ребенок не понимал еще, что ему предстоит: он вдруг запел. Мать поцеловала его в губы.
– Молчи, а то папу разбудишь!
Паланкин прибыл рано утром. Носильщики сидели на скамейке у калитки и, покуривая трубки, болтали. Вскоре появилась и Шэнь. Ничто не совершалось без ведома этой старой свахи. Войдя во двор, она стряхнула дождевые капли с одежды и крикнула:
– Дождь, дождь идет! Добрая примета!
Шэнь деловито прошлась по комнате и стала шептаться с отцом Чунь-бао о вознаграждении; выгодные условия договора, разумеется, она считала своей заслугой.
– Между нами говоря, – заверила сваха, – если бы к семидесяти юаням сюцай прибавил еще пятьдесят, он мог бы купить наложницу.
Окончив разговор, она принялась торопить мать, которая сидела на стуле с ребенком на руках.
– Носильщики должны поспеть домой к обеду. Собирайся живее!
Молодая женщина взглянула на нее умоляющими глазами. «Я не хочу покидать свой дом. Лучше мне помереть с голоду здесь», – казалось, говорил ее взгляд.
Сваха угадала ее мысли, подошла к ней и с улыбкой начала уговаривать:
– Ты совсем как маленький ребенок. На что тебе сдался этот больной бедняк? Те люди зажиточные: у них больше двухсот му земли, свой дом, батрак, корова, словом, полный достаток. Хозяйка добрая, приветливая, гостеприимная. Сюцай не такой уж старый, он безусый, лицо у него белое. Правда, он слегка горбится, но это понятно – ведь почти весь свой век просидел над книгами. Вот уж поистине образованный человек! Да что это я так расхваливаю их! Сама увидишь! Я ведь не какая-нибудь обманщица.
Мать вытерла слезы и тихо проговорила:
– Чунь-бао… Как я могу его оставить!
– О Чунь-бао не беспокойся. – Старуха наклонилась к ней и положила руку на плечо. – Ему ведь, наверно, лет пять, а еще в древности говорили: «Ребенок трех-четырех лет и без матери проживет… Самое главное, сделай свое дело – роди детей!
Носильщики, стоя за дверьми, тоже торопили мать, приговаривая:
– Чего ревешь, не впервой замуж выходишь!
Наконец старуха выхватила Чунь-бао из рук матери и отошла в сторону, мальчик плакал и извивался в ее руках.
– Не выноси его на улицу, а то промокнет, – крикнула мать, садясь в паланкин.
Муж сидел неподвижно, подперев голову руками и не произнося ни слова.
Расстояние между двумя деревнями составило тридцать ли, однако носильщики за всю дорогу сделали только одну остановку. Просачиваясь сквозь полотняный навес паланкина, капли падали на одежду матери.
Паланкин встретила женщина лет пятидесяти четырех – пятидесяти пяти, с одутловатым лицом и хитрыми глазками. «Это, конечно, госпожа», – подумала молодая женщина, но лишь робко взглянула на хозяйку и не решилась поздороваться. Та с дружелюбным видом взяла ее за руку и повела к крыльцу, из дому вышел немолодой высокий худощавый мужчина. Он внимательно оглядел приезжую и приветливо улыбнулся:
– Как рано ты приехала?… Да ты вся промокла!
Хозяйка спросила у молодой женщины:
– А какие-нибудь вещи у тебя есть?
– Нет, – ответила мать Чунь-бао.
Несколько соседок с любопытством глазели на молодую женщину, но хозяйка быстро увела ее в дом.
Тоска с новой силой пронзила сердце матери Чунь-бао.
1 2 3 4 5 6 7