Она вспыхнула, и по тому, как она просияла, как полуоткрылись ее губы и детской радостью загорелись глаза, я понял, до чего тяжела была ей мысль, что я ее не уважаю.
Я задумался. Я не стал говорить Кати, что ее идею еще надо взвесить – не можем же мы скакать за бандой Вильмена прямо по дороге, грохоча копытами. Враги услышат, что мы скачем, залягут на первом же повороте и перебьют нас как мух.
– Молодец, Кати, – сказал я. – Молодчина! Я все обдумаю, а пока никому ни слова.
– Само собой, – горделиво отозвалась она. И, вступив на непривычный для нее путь обременительной добродетели, сумела проявить еще и деликатность: – Ладно, я вижу, ты занят, не буду тебе мешать, ухожу.
Тут я встал, что было довольно-таки неосмотрительно с моей стороны: она мгновенно оказалась по ту сторону стола и, повиснув у меня на шее, обхватила меня руками. Прав был Пейсу – льнет к тебе, а сама вся так ходуном и ходит.
В дверь постучали, я, не подумав, крикнул: «Войдите!» Это был Мейсонье. Забавно, однако, вышло: покраснел и моргает он, а я смущен, что поставил его в неловкое положение.
Дверь за Кати захлопнулась, но Мейсонье не позволил себе ничего: ни хмыкнул, как хмыкнул бы Пейсу, ни ухмыльнулся, как ухмыльнулся бы Колен.
– Садись, – сказал я. – Подожди минутку.
Он занял стул, еще теплый после Кати. Сидя совершенно прямо, он молчал и не шевелился. Как просто иметь дело с мужчинами. Я закончил свое воззвание куда лучше и быстрее, чем начал.
– Посмотри, – сказал я, протягивая ему листок. – Что ты на это скажешь?
Он прочел вслух:

ПРИХОД МАЛЬВИЛЯ и ЛА-РОКА.
Нижепоименованные преступники осуждены на смерть:
Вильмен, главарь банды, объявленный вне закона;
Жак Фейрак, палач Курсежака.
Для остальных, если они по первому требованию сложат оружие, мы ограничим кару изгнанием из наших краев с недельным запасом продовольствия.
Эмманюэль Конт, аббат Мальвиля.

Прочитав воззвание вслух, Мейсонье перечитал его еще и про себя. Я смотрел на его длинное лицо, на продольные морщины, избороздившие его щеки. «Добросовестность» – вот что было запечатлено в каждой черте Мейсонье. Он был активным деятелем коммунистической партии, но с таким же успехом мог быть прекрасным священником или врачом. А при его рвении к работе, при его внимании к мелочам был бы и отличным администратором. Как жаль, что он не успел стать мэром Мальжака! Уверен, что он и теперь иногда об этом сожалеет.
– Ну что ты скажешь?
– Психологическая война, – сдержанно ответил он.
Это пока еще только констатация факта. Оценка последует позже. Мейсонье снова погрузился в раздумье. Пусть поразмыслит. Я знаю, он тугодум, но плоды его размышлений стоят того, чтобы подождать.
– На мой взгляд, – снова заговорил он, – подействует это лишь в том случае, если Вильмен и Фейрак будут убиты. Тогда, и впрямь, оставшись без командиров, остальные, может быть, предпочтут спасти свою шкуру, а не воевать.
В разговоре с Кати я сказал: «Если дела обернутся плохо для них». Мейсонье выразился куда более точно: «Если Вильмен и Фейрак будут убиты». И Мейсонье прав. Этот оттенок весьма важен. Надо будет попомнить о нем, когда во время боя я отдам приказ стрелять.
Я встал.
– Вот что. Можешь раздобыть для меня кусок фанеры, наклеить на нее эту бумагу и просверлить в дощечке два отверстия?
– Это проще простого, – ответил Мейсонье, вставая в свою очередь.
Держа листок в руке, он обошел письменный стол и стал рядом со мной.
– Я вот о чем хотел тебя спросить: ты по-прежнему настаиваешь, чтобы мы пользовались только бойницами крепостной стены?
– Да. А что?
– Их всего пять. И две во въездной башне – итого семь. А нас теперь десятеро.
Я посмотрел на него.
– И какой ты из этого делаешь вывод?
– А такой, что снаружи должны находиться трое, а не двое. Напоминаю тебе об этом, потому что в землянке слишком тесно для троих.
Сначала Кати, теперь Мейсонье! Весь Мальвиль думает, ищет, изобретает. Мальвиль всеми своими помыслами устремлен к единой цели. В эту минуту у меня такое чувство, будто я частица целого, я им командую, но в то же время я ему подчинен, я лишь одно из его колесиков, а целое мыслит и действует само по себе, как единый живой организм. Это пьянящее чувство, неведомое мне в моей жизни «до», когда все мои поступки самым жалким образом вертелись вокруг моей собственной персоны.
– У тебя довольный вид, – сказал Мейсонье.
– А я и в самом деле доволен. По-моему, у нас в Мальвиле все идет как надо.
Фраза эта мне самому показалась смешной по сравнению с тем, что я чувствовал.
– А скажи по совести – иной раз у тебя не ноет под ложечкой?
– Еще как, – засмеялся я. Он тоже рассмеялся и добавил:
– Знаешь, что мне это напоминает? Канун выпускных экзаменов!
Я снова рассмеялся и, положив руку ему на плечо, проводил его до винтовой лестницы. Он ушел, а я возвратился к себе, чтобы взять «спрингфилд» и закрыть дверь.
Во внешнем дворе меня ждали Колен, Жаке и Эрве – двое последних еще держали лопаты. Колен стоял в сторонке с пустыми руками. Как видно, соседство этих двух колоссов подавляло нашего малыша.
– Не убирайте лопаты, – сказал я. – У меня для вас есть работа. Только дождемся Мейсонье.
Заслышав мой голос, из Родилки вышла Кати, держа в одной руке скребницу, в другой щетку. Я догадался, чем она занималась: воспользовавшись тем, что Амаранте сменили подстилку, она решила вымыть кобылу. Амаранта обожает кататься по земле –
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193