И произносит довольно твердым голосом:
– Как только самолет приземлится, я уйду.
Следует долгая пауза, после чего бортпроводница говорит сухим, официальным тоном:
– Мадам, ваш проездной документ дает вам право сохранять за собой место в этом чартерном рейсе вплоть до прибытия к пункту назначения.
Другими словами, она вовсе не просит Мюрзек остаться. Она только еще раз напоминает ей, что та имеет на это право. Бортпроводница исполняет свой долг, но делает это довольно холодно.
Мюрзек мгновенно улавливает этот оттенок, и в ее синих глазах вспыхивает огонь.
– И вы можете меня уверить, что этот самолет действительно направляется в Мадрапур?
– Да, мадам, – так же сухо и официально отвечает бортпроводница.
– «Да, мадам»! – с презрительной ухмылкой передразнивает ее Мюрзек. – На самом-то деле вы ничего не знаете. И тем не менее, начиная с минуты отлета, не перестаете нас убаюкивать, поддерживая в нас иллюзию полнейшей безопасности.
– Я, мадам? – осведомляется бортпроводница.
– Да! Вы! Меня не так легко одурачить, да будет вам это известно! С вашими ужимками недотроги вы здесь хуже всех остальных! И я откровенно скажу вам, что я о вас думаю: вы лицемерка и лгунья! Ведь не станете же вы утверждать, – продолжает она, повышая голос, чтобы перекричать наши протестующие возгласы, – будто не знали, что в пилотской кабине никого нет! Вы это знали с самого начала! Вы это знали с той минуты, как я потребовала от вас дополнить ваше объявление.
Круг замирает, ощутив, что Мюрзек говорит правду. Это не делает ее для нас более приятной, наоборот. Но, во всяком случае, мы вынуждены замолчать. Мы переводим разъяренные взгляды с нее на бортпроводницу, и наши глаза при этом, конечно, смягчаются, но теперь в них можно прочесть глубокую озабоченность и сомнение, ибо чем дольше медлит бортпроводница с ответом, тем все очевиднее становится, каким он будет.
– Это верно, – говорит бортпроводница. – Как раз в тот момент, когда я по вашей просьбе вошла в кабину пилотов…
Она оставляет фразу незавершенной. И хотя я дрожу за нее и очень хочу ее защитить, я все же испытываю какую-то неловкость. Не зная, что думать, мы застываем и глядим на нее со смешанным чувством, ибо если до сих пор все пассажиры уважали и ценили ее за приветливость и любезность, то после этих слов в нас рождаются подозрения. Я вижу, как Блаватский хмурит брови и пригибает голову, – боюсь, он готовится к атаке.
Если бы в эту минуту Мюрзек, поднявшая эту щекотливую тему, нашла в себе силы смолчать, она бы, я полагаю, была спасена. Но отойти по собственной воле в сторону – это как раз единственное на свете, чего она не умеет делать. Она разражается отвратительным смехом. И, вся трепеща от предвкушения, что сейчас возьмет над одним из нас реванш, восклицает:
– И вы там никого не обнаружили?
– Нет, – отвечает бортпроводница, держа прямо голову и благонравно сложив на коленях руки, и она кажется такой хорошенькой и такой скромной, что у меня колотится сердце.
И, не дожидаясь ее дальнейших слов, я решаю, что буду ей полностью верить и помогать.
– Но в таком случае, – говорит Мюрзек желчным голосом, – вашим долгом было сообщить это пассажирам.
– Сперва я подумала: может быть, мне надо это сделать, – говорит бортпроводница. (И, как мне кажется – потому что теперь я снова всей душой с нею, – говорит совершенно чистосердечно.) – Но, – продолжает она, помолчав, – я предпочла ничего не говорить. В конце концов, моя роль на борту – не тревожить пассажиров, а, наоборот, успокаивать их.
Наступает короткая пауза, и я говорю:
– Что же, такая точка зрения представляется мне вполне законной.
Мюрзек хмыкает:
– Чудовище спасает красавицу! За чем тогда дело стало, мадемуазель, – цедит она сквозь зубы, – успокойте же этих простаков до конца! Скажите им, что вы в самом деле направляетесь в Мадрапур!
Бортпроводница молчит.
– Видите! Вы даже не осмеливаетесь повторить эту ложь! – восклицает Мюрзек ядовитым тоном.
– Мадам, – с невозмутимым лицом отвечает бортпроводница, – я не думаю, что мое мнение может кого-то интересовать. Оно не имеет никакого значения. Самолетом управляю не я, а Земля.
Несмотря на то что эти слова можно понимать двояко – а возможно, как раз именно поэтому, – никто не испытывает ни малейшего желания подвергать их сомнению, даже Мюрзек, вообще теряющая всякий интерес к бортпроводнице и к ее объяснениям, как только включается тормозное устройство. Она сильно вздрагивает и, замкнувшись в себе, словно собирается с силами, чтобы выполнить до конца принятое ею решение.
Она обращается к индусу, и ее голос немного дрожит:
– Где мы садимся?
– Откуда мне знать? – отвечает индус, и его тон пресекает всякую возможность дальнейшего диалога.
Снижение заметно ускоряется, и никто уже не склонен вступать в разговоры. И вот, в полном мраке, без единой звездочки на небе, без малейшего проблеска света на земле, который указывал бы на присутствие аэропорта или вообще человеческого жилья, и даже, насколько я мог убедиться, заглянув в ближайший иллюминатор, без какого-либо видимого ориентира, самолет наконец приземляется, причем с такой неожиданной резкостью, что у нас падает сердце. Индуску, которая так и осталась стоять перед занавеской туристического класса, с силой швырнуло вперед, и она наверняка бы упала, если б ее сотоварищ, изловчившись, не схватил ее за руку, когда она пролетала мимо.
Пока самолет, с грехом пополам преодолевая ухабы, прыгает по посадочной полосе, индус встает и самым вежливым тоном обращается к пассажирам:
– Не двигайтесь и не отстегивайте ремни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116