Серьги, небрежно повязанный воздушный шарфик, подарки в руках. Разве могла я прогнать ее?
Пока я разглядывала в зеркало свои мутные глаза и опухшее лицо, свидетельствовавшее о том, что нельзя безнаказанно пить всю ночь в тридцать два года, она распаковывала сумку.
– Это тебе, дорогая, я не могла устоять перед таким ароматом, – сказала она, поднося к моему одутловатому покрытому пятнами лицу два букетика фрезий. – А вот гель для душа с маслом магнолии. Я знаю, что ты обожаешь запах магнолии. Я сказала продавцу-контролеру в супермаркете «Маркс и Спенсер», ну тому, с которым я хожу в одну мастерскую художественной керамики, что покупаю этот гель для своей дочери.
– Спасибо, мама.
– У тебя немного усталый вид.
Когда-то, лет в двадцать, я могла после ночного кутежа наложить толстый слой косметики, взбить волосы и радостно встретить новый день. Но теперь я чувствовала, что даже если использую сто тюбиков тонального крема «Полифилла», все равно не смогу замазать изъяны на своем лице.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила мать, растягивая, по своему обыкновению, слова.
Хреново.
К тому времени, когда Найджел позвонил мне во второй раз, чтобы сообщить, что задерживается, я уже успела выпроводить маму, но все еще испытывала сильное раздражение, вызванное ее приходом.
– Поторапливайся, Найджел, – сердито сказала я и повесила трубку.
Мать часто выводит меня из себя. Окружающие считают ее милой женщиной. Ровена просто очарована ею.
– Почему ты все время злишься на нее? – как-то спросила она меня. – Что она тебе сделала?
Это замечательный вопрос, на который я не могу найти ответ несмотря на то, что долго искала его вместе с Джульеттой. (Хотя мне кажется, что Джульетта при обсуждении этого вопроса все время уходит в сторону. Она ищет причину наших неладов с матерью в прошлом, обвиняя ее в том, что та быстро отняла нас от груди, отдала в детский сад, где с нами плохо обращались, вышла замуж за нашего отца, и все это в совокупности, дескать, и сделало ее саму, Джульетту, ненормальной даже на фоне прочих членов нашей семьи).
Когда обстоятельства вынуждали Джульетту вернуться в день настоящий, она начинала нервно расхаживать из угла в угол, произнося длинные речи о том, что наша мать неправильно понимает свой родительский статус и не может нас «отпустить». Мать и Джульетта проводили долгие часы, обсуждая это, но я так и не поняла, кто кого, собственно, держит и что значит в данном случае «отпустить».
Думаю, что меня раздражает в матери прежде всего ее манера дышать. Ее дыхание обладает полным музыкальным диапазоном. Сначала она, закрыв глаза, делает вдох, который длится тридцать секунд. При этом она подымает плечи, закидывает голову назад и наклоняет ее чуть право. Кажется, что она всем своим телом вбирает кислород и готовится заявить нечто чрезвычайно важное. Затем она делает долгий медленный выдох, ее плечи опускаются так, словно ее постигло сильное разочарование. А потом весь цикл повторяется снова. Кроме того, она владеет целым спектром коротких и длинных вздохов, ахов, охов и стонов, которые передают всю гамму ее эмоций – от ярости и гнева (что случается нечасто) до выражения долготерпеливого страдания (регулярно), а также экстаза (не доводилось слышать).
Сегодня она сочувственно вздыхала, взволнованно дышала, показывая мне подарки, и раздраженно фыркала, когда я проявила черную неблагодарность и отказалась излить ей душу. Почему я ничего ей не могу поверить? Другие могут. Моя мама – настоящая добрая самаритянка. Она посещает всевозможные психологические курсы, на которых учат искусству общения. Ее подруги готовы отправиться за ней в Сибирь, только бы она выслушала их в своей неподражаемой манере, повторяя как эхо за ними окончания фраз и побуждая их тем самым продолжать свои излияния. Но мне было этого мало. Если я говорю, что чувствую себя глубоко несчастной, то значит, я хочу, чтобы мне дали носовой платок. И все. А получается вот так:
Я (после долгого сопения): Я очень расстроена.
Она (подвинув стул, наклонившись вперед и глядя на меня в упор): Значит, ты чувствуешь, что очень расстроена?
Я: Да, Мартин бросил меня. Вот ублюдок!
Она: Значит, ты считаешь его ублюдком?
Я: Он – эгоистичная, самодовольная, вкрадчивая гадина.
Она (приподняв бровь и многозначительно глядя на меня, с интонацией, в которой нет осуждения, но слышатся нотки возражения): Вот как? Гадина?
Мне неприятно то, что она так бесцеремонно пытается копаться в моей душе. Уж лучше бы она была похожа на мать Луизы, которая наведывается к дочери раз в месяц, ругает ее за грязь в туалете на первом этаже, три дня моет дом, драит кухню и стирает белье, накопившееся в корзине. Она сводит Луизу с ума своими придирками, но это лучше, чем сидеть и слушать голос моей матери, спрашивающей нараспев:
– У тебя никогда не возникало беглых ассоциаций между мастурбацией и склизкими животными?
Мне бы хотелось, чтобы она вместо подобных вопросов сварила мне кофе и немного убралась в доме.
Одного часа общения с матерью хватило для того, чтобы привести меня в ярость. Я расхаживала по кухне, терзаясь угрызениями совести.
Свою злость я сорвала на Найджеле. Открыв дверцу пикапа, я сразу же набросилась на него:
– Если ты будешь постоянно опаздывать, я откажусь от сотрудничества с тобой!
– Тебе нужно завести любовника, – примирительным тоном заметил Найджел. – Тогда ты перестанешь дергаться по мелочам.
Дом находился в самом безобразном районе города, краска с его стен местами облезла, входная дверь была выбита, оконные рамы выломаны. Мои надежды стать крупной владелицей недвижимости, завести себе шикарный гардероб и кучу любовников рассеялись как дым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92