Платон и его ученики, "стремясь получить причины для здешних вещей, ввели другие предметы, равные этим вещам по числу" (4). Получилось лишь два между собой не связанных ряда. Эйдосы, по мнению Аристотеля, "не являются для этих вещей причиною какого-либо движения и изменения" (5). К тому же, если эйдосы находятся в мире, то их нет в запредельной идеальной сфере, а если они пребывают там, то их нет в мире вещей. "Говорить же, что идеи - это образцы и что остальное им причастно, это значит,-утверждает Аристотель,- произносить пустые слова и выражаться поэтическими метафорами" (6).
Далее, если эйдосы соответствуют любому понятию, которое в состоянии выработать ум, то их окажется бесконечное число, а одна и та же вещь может быть отнесена к разным классам и, следовательно, соответствовать нескольким идеям. Помимо того, между вещью и идеей стоит связующее их понятие, а из этого приходится выводить новую "идею соотношения", из нее - следующую и так без конца. Эту трудность заметил уже и сам Платон и пытался ограничить число идей. Но в любом случае оставалась неясной связь между эйдосами и видимым миром.
Аристотель не отвергал целиком учение Платона; напротив, он ставил себе задачу устранить из "идеализма" его недостатки и подвести под него более прочный фундамент. Он был согласен с учителем в том, что "без общего невозможно получить частного"; родовые понятия - важнейшее условие правильного познания. Но в том обособленном виде, в каком они существуют у Платона, они не могут являться "основой" конкретных и единичных вещей. Эту основу следует, по Аристотелю, искать в самой природе, ибо подлинная реальность заключена непосредственно в данной вещи. Действительна не абстрактная идея Сократа, а именно тот неповторимый Сократ; единичен и в то же время реален этот медный шар, лежащий на столе. Что делает их обоих именно тем, что они есть? Ответив на этот вопрос, человек получит возможность найти важнейший принцип мирового устройства.
Достаточно ли, спрашивает Аристотель, одной материи для того, чтобы кусок меди стал шаром? Нет, таковым делает его форма. И что бы мы ни взяли: человека, животное, дерево, камень,- мы легко убедимся, что без формы они никогда не являлись бы тем, что они есть сейчас.
Форма - не просто абстрактное понятие. "Я хочу сказать,- замечает ученый,- что делать медь круглой - это не значит делать "круглое" или шар как форму, но - делать нечто другое, именно реализовать эту форму в другом, ибо, если делается сама форма, ее надо было бы делать из чего-нибудь другого" (7). Это "другое", субстрат для формы, и есть материя, которая сама по себе не может быть причиной конкретных вещей.
Скульптор делает статую из мрамора, но она не была бы сделана, если бы ваятель не придал ей желаемую форму; и в то же время, не имей он в руках материала, статуя не появилась бы на свет.
Итак, для возникновения любого предмета необходимы два взаимопроникающих начала - материя и форма. Материя - это потенция, возможность реализовать форму. Отделить их в природе друг от друга можно лишь теоретически, ибо среди видимого мира нет материи без формы и формы без материи.
Соотношение этих начал достаточно сложно. Например, материей для дома служит кирпич, кирпич, в свою очередь, есть форма для глины, глина же возникает из земли, воды и так далее. Таким образом, являясь в одном случае чем-то "оформленным", вещь может стать "материей" для новой, более сложной формы; и эта диалектика двух начал закономерна и целесообразна.
Но что произойдет, если мы будем углубляться в недра вещества по цепи его сменяющихся форм? Мы - пусть теоретически - в конце концов дойдем до вечной Праматерии. Как и Платон, Аристотель характеризует ее лишь отрицательными определениями. Хотя в окружающем нас мире нельзя увидеть "чистой" материи, но если взять за скобки все ее "формальные" облики, то в основе окажется нечто, лишенное обычных качеств. Это - материя, "постигаемая умом", ее нельзя отождествить ни с одной из стихий, ибо они уже связаны с той или иной формой. Однако тот факт, что "формообразование" осуществляется с трудом, заставляет Аристотеля согласиться с Платоном в том, что в Праматерии есть нечто противоположное мировой целесообразности, а именно Ананке, которую "нельзя переубедить, ибо она идет наперекор движению, происходящему по выбору и согласно разумному убеждению" (8).
В отличие от материи, сжатой в тисках Необходимости, форма - это творческое начало природы. С каждой ступенью бытия она усложняется, восходя ко все более совершенным типам, и увенчивается на неприступной высоте "формой форм" - чистой Энергией.
Таким образом, основной закон мироздания следует искать в соотношении чистой Материи и чистой формы. Аристотель раскрывает его через понятие движения.
Вся природа являет себя как нечто подвижное: вращение небесных сфер, окружающих "центральное тело Вселенной" - землю*, движение живых существ, механическое перемещение неодушевленных тел - все это лишь виды движения, без которого нет космоса. Аристотель настаивает на том, что вопрос о движении для философии важен не меньше, чем для физики; он сетует на то, что прежние мыслители "беспечно оставляли его в стороне".
--------------------------------------------------------------------
* Аристотель был геоцентристом
Когда вещь приводится в движение, то очевидно, что ее движет нечто другое. Но, вызывая движение, это другое само движется; следовательно, для него тоже нужно искать источник движения, и конца этому не предвидится.
Для разрешения возникшей трудности Аристотель обращается к принципу причинности. Он вытекает для него из наблюдений над причинной связью в природе и из логики как "закон достаточного основания".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98