"Как попугай не сравнится в быстроте с лебедем, так владелец домов никогда не сравнится с мудрым счастливым бхикшу в уединенном лесу, погруженным в размышления" /7/.
Многие места в буддийских книгах звучат как восторженные гимны, прославляющие свободу нищего монаха/8/. Бхикшу сравнивает себя с человеком, который нашел высочайшее счастье.
Вот зажиточный и честный пастух: он мирен, трудолюбив, обеспечен, в доме его весело пылает очаг, ему служит добрая жена, его коровы подоены, рис сварен, он может быть спокоен: Если хочешь дождь послать
Пошли, о небо! Но сколь блаженнее бхикшу, в сердце которого воцарилось нерушимое счастье! С большим правом он повторяет слова песни: "Если хочешь дождь послать - пошли, о небо!" Пастуха ждут превратности и тяготы, то, чем он владеет, завтра может быть отнято у него, а бхикшу волен, он наслаждается тем, что у него нет привязанностей и желаний, что он не ищет в мире ни любви, ни дружбы. Он проходит по жизни как ее победитель, он знает, что колесо бытия не увлечет его больше. "Если хочешь дождь послать - пошли, о небо!"
Благополучие пастуха - мираж. А бхикшу знает, что это ничтожно, что это - уловки Мары, что это - "крючок на удочке". Не ищет он помощи у богов и людей, он познал вечную Дхамму и идет "одиноко, подобно носорогу". Он горд своей независимостью, он благостен, ибо нет ничего в мире, что могло бы его смутить. Он - могучий буйвол в джунглях, он - одинокий слон, отошедший от стада. Никто не может устрашить его, он презирает все тленное.
В Индии любимым символом просветленной души был образ лотоса. "Никогда капля воды не удержится на листке лотоса; никогда мудрец не прилепится ни к чему из того, что видимо, что слышимо и что сознано. Кто стряхнул с себя все греховное, тот ничего не воспримет в жадности из видимого, слышимого и сознанного. Он не ищет очищения посредством другого, ибо ничто, идущее извне, не радует и не огорчает его"/9/.
Душа человека, познавшего сладость Дхаммы, как бы витает вне зримой действительности. Ее внутренняя реальность - не поток мятущихся дхарм, а тишина и величие Нирваны. Гаутама говорит о ней как о единственно желанной, как о пределе всех стремлений. Именно в идее Нирваны (при любой ее трактовке) и заключен важнейший смысл его учения.
x x x
Можем ли мы сказать с достоверностью, что понимал сам Будда под словом Нирвана!
Вероятно, этот вопрос нередко ставили ученики перед самим Гаутамой. И чаще всего он давал им уклончивые ответы. "Многое видит, многое слышит здесь человек, - говорил он, - о многом мечтает; разрушение же всех желаний и страстных влечений к вещам, дорогим человеку, - вот это и есть неизменное состояние Нирваны" /10/.
Но что кроется за этим "разрушением желаний"? Позднейшие буддисты утверждали, что основа Нирваны - пустота (шунья//11/. И опять-таки не всегда ясно: как понимать эту "пустоту". Есть ли Нирвана некое абсолютное Начало, полнота всех полнот, или в ней не заключено ничего, кроме мертвого покоя небытия?
Особенно тревожил учеников вопрос о посмертной судьбе человека, достигшего Нирваны. Однажды они спросили об этом. Будда ответил:
- Как пламя, затушенное порывом ветра, не существует уже более, так и мудрец, освобожденный от тела, исчезает, и нельзя сказать, чтобы тот мудрец все еще был где-то.
- Исчез ли он только отсюда, или вовсе его нет нигде, или он только освободился от недугов?
- Кто отошел, у того нет былого вида; но когда разрушены вещи, какое же представление может возникнуть о них?/12/
Опять странная двусмысленность! Эти слова можно понимать в совершенно противоположном смысле: или мудрец, перешедший в Нирвану, обрел такую форму существования, которая не может быть изображена средствами обычного языка, или вместо чаемого бессмертия он обретает Вечную Смерть. "Мудрые угасают, как лампады", - говорил Будда/13/. Но если с нашей современной точки зрения угасание не есть уничтожение, а переход в другую форму бытия, то можно ли с уверенностью утверждать, что и Будда понимал угасание именно так?
Нежелание Будды более определенно ответить на вопрос о сущности Нирваны привело к многочисленным недоразумениям. Как в среде его последователей, так и среди небуддистов нередко звучали голоса, утверждавшие, что высшее блаженство и совершенную цель бытия Будда видел в "голом ничто"/14/.
Им возражали, что небытие немыслимо как идеал, что человек всегда с содроганием заглядывает в его бездну, что наиболее сильные религиозные порывы возникали именно как реакция на ужас надвигающейся тьмы уничтожения. Однако можно думать, что это возражение недостаточно убедительно. С одной стороны, действительно, для широких масс культ небытия никогда не станет религией. Но мы не должны забывать о той среде, в которой вырабатывалось буддийское миросозерцание. Это были люди, как правило, молодые, интеллигентные, пресыщенные, со следами ранней усталости на душах. Их возраст был как раз таким, на который падает наибольшее количество самоубийств во все эпохи и у всех народов. Подобных людей увлекает болезненная тяга к небытию, манит головокружительная глубина пропасти. Поэтому не будем изумляться, если окажется, что именно этот властный призыв к абсолютной тишине исчезновения обладал особым очарованием для ближайших последователей Будды /15/.
О негативном счастье погрузиться в Ничто будут говорить и после Совершенного, причем эти мысли облекутся в гораздо более совершенные формы. И все-таки большинство буддистов вынуждено будет постоянно балансировать между двумя окончательными решениями: между "да" и "нет", между признанием Небытия как абсолютного Ничто и пониманием его как некоего особого существования, совершенно недоступного нашему обычному познанию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87