– Что потом?– Понимаешь, я должен тебе рассказать. Теперь должен. Это была моя тайна, моя клятва, но теперь от тебя у меня нет тайн. И клятву теперь я нарушил.– Что такое, что? – Вера в испуге вскочила. Снова тревожащие тени прошлого вставали меж ними. – Какая тайна?Алеша поднялся и подошел к противоположной стене мастерской, сплошь увешанной портретами прекрасной задумчивой женщины.– Это моя жена.– Ты женат! – ужаснулась Вера. Ей показалось, что стены сейчас обрушатся на нее, погребая под собой тот ясный огонек, который только-только начал в ней разгораться, – огонек жизни, которую она наконец обрела…– Да. То есть нет… Понимаешь… Ох, милая моя, успокойся, нашей любви ничто теперь не угрожает, весь грех я приму на себя!Он обхватил ее хрупкие, вздрагивающие плечи, сжал в объятиях так, что они хрустнули, прижал голову к своей груди.– Никому тебя не отдам! Прошлое больше не властно над нами. Мы прорвались друг к другу, слышишь! Вопреки всему прорвались! А значит, это благословение свыше…– Ты объяснишь мне наконец, что все это значит? – все еще дрожа, умоляла Вера.– Ты садись. Сядь! Вот так. Сейчас чаю выпьем, ты чуть-чуть успокоишься, да и мне надо… А потом я все тебе расскажу.Он говорил, говорил… Будто сорвало невидимый засов, долгое время закрывавший и душу его, и уста; и с радостью, с облегчением рассказывал он о себе той, которая одна в целом мире смогла стать сильнее судьбы, сильнее рока, а значит, стала самой любовью.– Я любил ее… Олю. Мы прожили вместе пять лет. Она была балериной. Очень талантливой. Только знаешь, балет – искусство мучительное. В ней словно надорвалось что-то… Словно бывала она иногда не в себе. Врачи это называли неадекватными реакциями… Нет, о серьезной болезни речи не шло, но все же… Она могла внезапно исчезнуть на несколько дней… И я не знал ни что с ней, ни где она… Потом появлялась как ни в чем не бывало. И я… У меня язык не поворачивался ее упрекнуть. Она все время жила в каком-то вымышленном мире. Ей нужны были ее тайны. Не знаю, может быть, в самом деле ей было открыто что-то такое… Чего мы не знаем, не чувствуем. Ей нужны были эти воздушные замки. Так ей было легче справляться с реальностью. В душе ее все время сквозил ветерок. Шальной такой ветер. Это была плата за творчество. К нему она относилась как к святыне, балет был для нее превыше всего. Если хочешь, повышенная ранимость, смятенность ее души была платой за творчество. В общем… Оля много ездила на гастроли по всему миру. И однажды… она не вернулась. Это были гастроли в Германии. Уезжая, она сказала, что в ней ожила Лорелея – та девушка из легенды, что бросилась со скалы в Рейн, узнав о смерти возлюбленного… Пошла гулять и не вернулась. Ее искали. Повсюду. У меня друг там, в Германии. Мы подняли на ноги всю полицию. Но не нашли ее. Прошел год. Знаешь, я понимал, что ее больше нет, но все во мне восставало, протестовало… И будто душа ее переселилась в меня, переливалась по капле. Я перестал интересоваться всем, что было за стенами моей мастерской. С головой ушел в творчество. Писал и писал ее. По памяти. И каждый раз видел, что образ ее мне не дается. Она стала вечно ускользающей, неуловимой. Она, словно преграда, вставала между мной и жизнью. Я общался только с отцом. Жил затворником. Натурщицы… они меня не волновали как женщины. Я видел не плоть, а образ, несовершенный земной образ какой-то иной реальности.– Она вошла в твою душу. Она завладела ею… и ожила в тебе, – тихо сказала Вера.– Да, наверное. В общем, спустя год – да, это был как раз день Олиного исчезновения – ко мне в мастерскую завалилась шальная компания – приятель привел. Он иногда заглядывал ко мне, ругал, что живу как отшельник. Он, по-моему, специально их всех тогда ко мне затащил – девиц, натурщиц… Искусственное вливание свежей крови в мою застоявшуюся, так сказать! Но их кровь оказалась другой группы… Знаешь, для меня весь мир сейчас чужой… кроме тебя. – Он поцеловал ее руку и улыбнулся так светло и беззащитно, что слезы невольно выступили у нее на глазах. – И одна из этой компании у меня осталась. Напились… сама понимаешь. Я, как ни бьюсь, не могу вспомнить ее лица. И это было так жутко – утро потом. И ощущение… пропасти, там кишит что-то мерзкое, а тебя туда тянет, тянет…– Милый мой, не надо, это все позади! – Она вскочила с кресла и прильнула к нему, устроившись на коленях.– Да, теперь позади. Слава Богу!Алексей долго молчал, приникнув губами к ее волосам. А потом продолжал каким-то чужим, потерянным и безразличным голосом:– И когда непрошеная гостья ушла… я дал обет. Я сказал себе: клянусь Богом, больше у меня никого не будет! Никого! Клятву даю в память об Ольге. Понимаешь… это была самозащита. Я обрубил все концы, чтобы не растерять себя… А иначе… Пропал бы, наверное…– Ты никогда не мог бы пропасть. Ты очень сильный! Сильнее, чем ты думаешь, – прошептала она, обвивая его шею руками.– И когда ты появилась… Со времени исчезновения Ольги прошло уже четыре года. Едва ты вошла в мою жизнь, там, на бульваре… когда мы гуляли в первый раз и светило весеннее солнце… Я глядел на тебя, полупрозрачную, будто парящую в этом свете, и думал: если бы не Оля… Если бы не мой обет… Но с каждой нашей встречей что-то во мне подтачивалось… Будто размыкало оковы, сжимавшие душу… Словно кто-то высший, благой – я все время чувствовал свет в душе, ощущая это негласное повеление, – говорил мне: настало время! Морок кончился. Ты свободен. Жизнь зовет тебя – не сопротивляйся, иди! Но, видит Бог, я сопротивлялся!– Да, я это чувствовала, – просто сказала Вера, крепче прижимаясь к нему.– А я знал, что веду себя глупо, меня тянет к тебе как магнитом, а я… словно замороженный, неживой… Ох, как я мучился!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57