В любом случае, ему хотелось снова с ней увидеться.
И снова это была идея Пастернака, и снова его обломали. Владелец гаража никак не велся на его уговоры.
– Слишком гранде! Слишком гранде!
– Да скажи толком, чего ты от меня хочешь? – пробормотал Пастернак, слезая с просевшего мотороллера.
С остальными проблем не возникло. Анке, Криста и Милли водили скутеры дома, в Неймегене. Они быстро убедили хозяина в своем мастерстве, сделав круг по дворику. Каждая из трех девчонок могла взять одного пассажира, в результате толстый Пастернак оставался в одиночестве. Сначала он попытался внушить владельцу, что у него дома есть свой мотороллер.
– Я крутой пацан в Манчестере, чувак. Я – Стинго! Главный стиляга!
– Какой скутер у твой?
Он сделал мечтательно лицо.
– Большой золотой скутер!
Владелец гаража с сомнением покосился на большой живот Пастернака, подумал и пренебрежительно махнул рукой.
– Расскажешь девочкам!
– Серьезно! Крутой пацан! Главный стиляга!
– Какой скутер?
– Большой золотой «ламборджини».
– «Ламбретта»?
– Си!
Хозяин указал на «Ли-200».
– Покажи мне. Прокатись.
Спустя минуту переднее колесо скутера врезалось в основание пальмы. Хозяин, похоже, веселился не меньше остальных. Приобняв упирающегося Пастернака, он провел его обратно в гараж и посадил на простенький, но надежный «мотогуцци», преподав ему трехступенчатый курс вождения. Через несколько минут главный стиляга возглавлял группу из четырех скутеров, мчавшихся по Аутовиеда-де-Атлантика к аквапарку в Ла-Калета.
Попивая обжигающе горячий эспрессо на маленькой террасе в горной деревушке Хатар, она хихикала себе под нос. Это предел мечтаний Шона. Всегда простые вещи. Если бы он был тут, с ней, это был бы звездный час его отпуска. Бедняга Шон. Она вспоминала записку, которую написала ему, чтобы просто сказать, что она сожалеет, и что это не его вина, и что она пытается с собой разобраться, – но в конце концов смяла ее и сожгла на обочине дороги. Это была его вина. Она стояла в дверях спальни и смотрела на него – и не чувствовала ничего. Это была его вина, а если нет, то и ее вины там не было. Ей было неприятно, что она обращалась с ним так паршиво, и она собиралась поговорить с ним об этом. Но, хотя она сожалела о своей грубости, больше она не жалела ни о чем. Ей не в чем было оправдываться, и она не собиралась идти на попятный. Оставить записку значило оставить причину для оправданий, а ее не было. Промокнув глаза салфеткой, она оставила под блюдцем 200 песет.
Она бродила по тихим улочкам, пустынным из-за полуденной жары. Похоже, она взобралась на самую высокую точку в этой деревне. Выше было только маленькое кладбище, к которому вела узенькая тропка; все остальные улочки и аллеи спускались вниз с того места, где она стояла. Она нашла тенистый балкон на пике, от которого сбегала к церкви извилистая дорожка. Перегнувшись через перила, она могла видеть проходившую вдалеке процессию, поднимающуюся вверх к кладбищу. Старики в черных куртках и беретах несли гроб, а укутанные платками женщины и дети в черных штанишках замыкали шествие. Хилари не могла оторвать от них глаз, понимая, что подглядывать неприлично, но понимая и то, что они ее не видят и не увидят еще долго. Звон козьих колокольчиков создавал успокаивающую элегию дрейфующему горному зефиру. Она уже хотела развернуться и пойти обратно к машине, когда процессия прошла последний поворот и медленно, шаг за шагом, начала подниматься по самому крутому отрезку.
Хилари стояла, склонив голову и прикрыв глаза, чувствуя на себе неодобрительные взгляды, осуждающие ее вторжение в самые интимные основы этой деревушки. Она была туристкой, подглядывающей, как жители деревни хоронят своего мертвеца. Она чувствовала их скрытую ярость и боялась поднять голову. Она крепко зажмурила глаза и открыла их, только когда процессия должна была миновать ее, и тут же уперлась взглядом прямо в угольно-черные глаза маленькой красивой девочки лет пяти-шести. Девочка улыбнулась ей и протянула цветок, прежде чем мать дернула ее за руку, чтобы она не отставала. Маленькая девочка обернулась, чтобы снова посмотреть на Хилари; ее глаза сверкнули. Гроб уплыл прочь, поблескивая в жарком мареве дня. Она вытерла глаза и пошла к машине, чувствуя себя мелкой и незначительной. Однако ей стало легче, по крайней мере, ушло ощущение беспокойства. И все равно она ничего не понимала. Она могла лишь сесть в машину и поехать дальше. Это было все, что она могла сделать.
– ОСТОРОЖНО! БЕРЕГИСЬ! ТОЛСТЯК ЛЕТИТ!
Пастернак летел по извилистой водяной горке, и его вес позволил ему набрать умопомрачительную скорость. Его бросало от борта к борту, бум-бум-бум, а он даже не мог закричать, хотя его спину здорово натерло о шершавый желоб горки, он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, пока его швыряло из стороны в сторону и несло к крохотному, размером не больше полотенца, бассейну с бутылочно-зеленой водой.
– Это безопасно, это безопасно, это безопасно! – повторял он про себя, сердце ушло в пятки, и он заорал от ужаса перед неизбежным падением: – А-А-А-А! МЕРТВЕЦ!..
Последние слова разобрать было невозможно, потому что он плюхнулся в зеленую ледяную пучину соленой воды, опускаясь все глубже и глубже, слыша шелестящие трели пузырьков воздуха и стук крови в ушах. Он уже начал бояться, что никогда не достигнет дна и не сможет подняться на поверхность, когда внезапно от порыва холодного воздуха у него перехватило дыхание. Он сглотнул, подрагивая, и попытался отдышаться, когда рядом с ним мелькнула ярко-красная вспышка купальника Анке. Похохатывая, он подождал, пока она вынырнет, и прижал ее к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56