Эдик взял стакан, обвел всех уже спокойным и сосредоточенным взглядом и сказал:
– Жалко, что мы в разных сферах жизни. Жалко. Будем все здоровеньки. Выпью за то, чтоб к общему благу мы больше не встречались.
– Разумно, – сказал Воробьев.
Эдик поставил пустой стакан на стол, кивнул и вышел в прихожую. Нина открыла ему двери. Он что-то хотел сказать на прощанье, но слов не нашел, кивнул еще раз, и Нина закрыла за ним дверь.
– Вот и все! – весело засмеялся Комаровский, швырнув ружье на диван. – А ты дурочка боялась.
– Выстрелил бы? – содрогнувшись, спросила Нина.
– А то как же! Обязательно! Если б патроны были.
Нина понимала, что ее успокоения ради Комаровский скорее всего врет, что патронов у него не было. Но выяснять этого вопроса не стала.
Оба они снова уселись к столу и, как ни в чем не бывало, принялись обсуждать производственные проблемы, в основном о том, как и где Воробьев будет снимать очередной фильм, который должен прославить его во веки веков.
Сумерки за окном сгущались, к словам мужчин Нина почти не прислушивалась, остро и больно понимая, что если один из них захочет остаться с ней сегодня здесь, то набраться сил на отказ она не сумеет.
Более игрив по отношению к ней был Комаровский – то приобнимет, то скажет смачный комплимент, то многозначительно сверкнет глазенками, то совершенно ни к месту вспомнит про жену Воробьева, причем последний тут же мрачнел.
«Господи, Женька, – подумала она, – ну хоть бы ты меня не продавал в этой распроклятой жизни! Как же меня к тебе тянет!»
– Я схожу за Игорьком к соседке, – сказала она, вставая. – Не люблю, когда спит по чужим людям.
– Вот и хорошо, – вскочил Комаровский. – Я тоже иду. Надо эту гаубицу брату вернуть, обещал, что сегодня и принесу.
– Я, пожалуй, тоже двину, – приподнялся со стула Воробьев.
– С ума сошел? – вытаращил глаза Комаровский. – Этот кретин, быть может, внизу с пушкой своей бродит? Увидит, что женщина одна осталась и придет пленку со своим признанием отбирать! Нет уж, ты сиди, сторожи! Ты, Нина, ему у порога, у дверей постели, как сторожевому псу! Сторожи!
Он быстро упаковал ружье и следом за Ниной вышел из квартиры.
Около лифта он сказал, как бы к Нине и не обращаясь, словно сам себе:
– Этому охламону сейчас мама нужна, а не женщина.
– Я понимаю, – тихо ответила Нина. – Он свою жену на всю жизнь любит.
– На всю жизнь – такой ерунды ни у кого не получалось. Жизнь длинней любых увлечений.
Лифт распахнулся, и он вошел внутрь.
– Спасибо тебе, – сказала Нина.
– Ерунда, – по обыкновению ерничая, улыбнулся он; двери закрылись, и лифт загудел, проваливаясь вниз.
Со спящим ребенком на руках Нина вернулась в квартиру, осторожно уложила его в кроватку и вернулась на кухню.
– Я забыл тебе доложить, – сказал Воробьев. – Тебя пристроили на курсы режиссеров кинотелерекламы. В Останкине. Если все будет нормально, через год получишь, как они выражаются, сертификат режиссера видеорекламы. Не забудь сказать Аркашке Андрееву спасибо. Туда все блатники пристроились, но он тебя прошиб.
– Режиссера рекламы? – подивилась Нина.
– Да. Через год-другой они очень и очень потребуются. Рекламы на экране будет столько, что публика от нее блевать начнет. Так что ты придешься ко времени. Без работы не останешься.
– Я бы хотела в вашей команде работать.
– Посмотрим, – вяло сказал он. – Дела с такой скоростью разворачиваются, такие чуть не каждый день перемены, что я не уверен, останется ли еще наша команда. К примеру сказать, Комар мой любимый, видать, в Америку улетит.
– Комаровский? Уедет в Америку? – поразилась Нина.
– Не уедет, а будет работать там на наш экран. Программу ему там дают. Его долго на задворках держали, а он отличный ведущий. Раньше по своему стилю не подходил, а теперь, глядишь, и развернется.
– А ты? – осторожно спросила Нина. – У тебя есть какие-то планы?
Он помолчал и ответил тяжело:
– Все мои планы не свершились. И свершиться им не суждено. Но о них, планах, толковать не будем. Хотя бы потому, что в тридцать шесть лет уже можно твердо сказать, есть ли у тебя перспектива или нет.
– Да что ты мелешь, Женька! – искренне поразилась Нина. – Тебе ли такую чушь молоть! Столько всяких призов успел нахватать! На тебя же все наши молодые режиссеры молятся, твои фильмы смотрят как учебное пособие. У тебя просто этот, творческий кризис.
Он косо посмотрел на нее и сказал неприязненно:
– Не используй слов, значения которых как следует не понимаешь. Творческий кризис! Чушь это! У меня жизненная крышка. Понимаешь? Тупик, безвыходность... Но тебе с твоим перманентным оптимизмом этого не понять. Ты жизнерадостна, как жеребенок, в любых тяготах.
– Так ты что, повеситься, что ли, собрался? – хохотнула Нина.
И, замирая, вдруг увидела, что на дикое и шутливое предложение это он даже не улыбнулся, а мрачно уставился в стол, а потом проговорил тяжело:
– Да, что-то около того.
– Ты не шутишь? – тихо спросила она.
– Нет. Но трепать об этом на каждом углу не следует.
– Женька...
– Помолчи.
Она послушно помолчала, потом спросила осторожно:
– Это, Женя, из-за жены?
– Все в комплексе.
Она снова замолчала, мучительно пытаясь найти какие-то другие слова, или новую тему, или вообще что-то сделать такое, чтобы стряхнуть, сбить с этого утонувшего во мраке человека его опасное настроение.
– Знаешь что, Женька, – с веселым отчаянием сказала она, – брось-ка ты всю эту ерундовину! Осталась у меня последняя заветная бутылочка коньяка, постелю я сейчас свежее белье на диване, немножко выпьем, нырнем под одеяло, и, вот увидишь, все будет хорошо.
Она искусственно засмеялась, краснея от смущения, а он улыбнулся, помолчал и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131