Считай, что это
твоя индивидуальная трудовая деятельность.
- И что я должен буду делать? - и спросил я просто так для интереса.
- А что скажу, - ответил Хозяин, снова закуривая. - И еще, чтобы
полная ясность: пешки назад не пятятся, а идут в дамки - этой мой принцип
- идут любой ценой, не сожалея о жертвах, подставляя под удар свои пешки,
чтобы в конце концов на доске воцарился культ одной дамки. У тебя сейчас
тоже только этот вариант игры.
Он разлил остатки водки, и я машинально выпил следом за ним.
- Хорошо, - сказал я, вытирая губы, - ты иди в дамки, а я к себе,
жене и дочери.
Хозяин моего тела, сдерживая злость, хмыкнул.
- Не...ет, дорогуша! Так не получится.
- Это почему же?
- Да потому, что ты столько натворил, что никакой срок наказания
подобрать для тебя не представляет возможности.
Я взорвался:
- Это ты! Ты натворил! А не я!
- Пойди докажи, - снова хмыкнул Хозяин.
- И пойду! Завтра же в милицию! Там поймут!
- Да хоть сейчас иди, - Хозяин моего тела потянулся и зевнул, - сразу
же попадешь в психиатричку, где тебе отремонтируют мозги.
Остальное я помню смутно. Помню, что мне стало худо, и я едва успел
выскочить во двор, помню, как звякал цепью волкодав, как светилась изнутри
обтянутая пленкой теплица, в которой расплывчатыми силуэтами маячили
фигуры Дин Рида и Мухомора, как хлопал меня по плечу Хозяин, подталкивая к
крыльцу. Затем провал в памяти...
Очнулся на диване, рядом Мухомор и Дин Рид. Синеватый полумрак -
смотрим телевизор. Хозяин закрывает окно: с Волги подул ветер, унося в
пойму мириады комаров и остужая жилье.
И в тот же час будто смена слайда - яркий свет вспыхнувшей люстры и
двое в милицейской форме у двери.
- Здравствуй, - сказал один из них, обращаясь к Хозяину, - как
видишь, выжил... плохо бил.
Я видел, как у Хозяина моего тела отвисли челюсть и бледнели скулы,
затем рывок... звон разбитой люстры, темнота, но сразу же комната дважды
коротко вспыхнула от гулких выстрелов.
Я вскочил. И в этот момент мне будто бы воткнули в спину раскаленный
прут арматуры...

Трое суток я пролежал в реанимации, одиннадцать в палате для
тяжелобольных, почти месяц среди выздоравливающих.
Выписали меня солнечным утром, в кабинете главврача ветер шевелил
оранжевые занавески в открытом окне. Во дворе меня ждала черная "Волга" и
три товарища в штатском, один из которых уже наведывался ко мне последние
две недели.
В результате следствия было установлено, что ранее судимый муж Куклы
совместно с Хозяином моего тела, Мухомором и Дин Ридом организовали
посредническое звено между браконьерами и дельцами из ресторанов города.
Позже в их сферу деятельности вошли работники автосервиса.
Во время одной из операций, когда в багажнике "Жигулей" было около
сорока килограммов осетровой икры, машиной заинтересовался участковый
Средней Ахтубы. После бесполезных уговоров, попыток подкупа, муж Куклы
ударил участкового ножом, а затем, озверев от крови, нанес еще восемь
ударов. Тело отволокли с дороги в камыши сухого ерика и там бросили. И
только по чистой случайности участкового обнаружили на следующее утро
мальчишки, идущие на рыбалку. Он был еще жив...
Опьяненные безнаказанностью, бешеными деньгами, алкоголем,
преступники уже не могли ни перед чем остановиться. - И буквально через
две недели ими был убит инспектор рыбнадзора. Ему проломил голову
разводным ключом Хозяин моего тела.
Таковы выдержки из речи прокурора.
Суд приговорил: Мухомора и Дин Рида к двенадцати годам лишения
свободы, нескольких браконьеров, работников ресторанов и автосервиса к
различным срокам от года до пяти, меня же к высшей мере наказания. Хозяин
моего тела был убит ори оказании вооруженного сопротивления.
Еще на стадии следствия я рассказал своему защитнику про молнию... И
на следующий день был направлен на экспертизу. Врачи признали меня
вменяемым.
У меня произошел срыв (что-то вроде истерики, умопомрачения), я
катался по бетонному полу камеры, бросался на решетку окна, меня
привязывали к койке, вызывали врача, но затем на меня нашло такое
безразличие ко всему, такое спокойствие, какое вероятно наступает у людей,
достигших крайней черты, за которой уже наступает отупение и деградация
личности. Подавать прошение о помиловании я отказался.
Я не знал, как быстро приговор приводится в исполнение, но когда в
камеру впустили моего защитника, почувствовал, что это последний его
визит. Он еще раз пытался уговорить меня подать прошение, но видно было,
что он и сам понимал бесполезность этого мероприятия, а когда спросил:
"Что я могу для вас лично сделать?", я, совсем некстати, вспомнил про
щенка и попросил защитника куда-нибудь его пристроить, если он еще не сдох
в запертой квартире. "С ним все в порядке, - слегка улыбнулся защитник, -
его, когда был обыск в вашей квартире, взяла девочка с третьего этажа". Я
понял, что это моя дочь... И напоминание о ней будто сбросило пелену с
моих глаз.
Я попросил у защитника бумагу и ручку и, вероятно, поставил его в
трудное положение: "Мне нужно уточнить" - сказал он и на десять минут
вышел из камеры. Возвратившись, он выложил мне на стол из своей кожаной
папки несколько листов плотной бумаги и шариковую ручку.
- Есть ли у меня время, хотя бы до утра? - спросил я его. Он кивнул.
- Тогда зайдите, пожалуйста, завтра.
Утром я передал ему два, исписанных с обеих сторон листа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10