остановись, не мечи бисера перед своим пометом...
- Я только сейчас узнала, что такое бедность, - страх. Сегодня можешь есть что хочешь, а завтра, может быть, на улицу пойдешь - тут уж никакая икра в горло не полезет. Помню, мы на работе в первый раз после девяносто первого скинулись на баночку кофе, и Валя даже прослезилась: я думала, никогда больше не попробую кофе. А я тогда еще подумала: если бы мне кто-то пообещал, что я каждый месяц буду знать, чем вам зарплату платить, - и никакого кофе больше не попрошу. А помнишь, мне на день рождения лимон подарили - сколько было удовольствия?
- И в рубище почтенна добродетель! - завершил Дмитрий и зашелся в надсадном хехехехехехехеканье.
- Моим родителям и в голову не приходило примериваться, что где-то там красная икра продается, а жили...
Боже, и все это при чужих и чуждых...
- Я не понимаю. - Дочь страдальчески коснулась виска, словно от невыносимой мигрени. - Сколько можно похваляться этим русским терпением! Они не примеривались... Может быть, если бы примеривались, то сейчас и жили бы как люди.
"Как люди" - это как пять процентов населения Земли.
- А мы и так живем как люди! Меня одно у нас угнетает - грязь. Хоть сама лестницу мой!
- Но здесь же воняет. - Дмитрий проникновенно надвинулся потными грудями на пиршественный стол. - Ты что, не чувствуешь? Здесь ВОНЯЕТ!
Он наслаждался безнаказанной возможностью испускать все новые и новые клубы вони, и я наконец почувствовал ненависть к Катьке, во имя своих издохших иллюзий заставляющей меня снова выслушивать поносные речи этой злобной погани, для которой россыпи ее бисера служат особенно сладостным слабительным.
- Ничего здесь не воняет... - ("Кроме тебя".) - Что здесь воняет - Росси, Эрмитаж?.. Я удивляюсь, в кого ты у нас такой злой? В Лешу, наверно, - мой отец, когда выпьет, наоборот, со всеми обнимался... - ("Его отец тоже".) - Я всегда чувствовала, что мне страшно повезло, что я родилась в этой стране, у этих папы с мамой... Мне всегда все несли что получше. Сестра с соревнований привозила мне шоколад - сама не ела... И я всегда ждала, когда начну это возвращать. Вы думаете, вы лучше своих дедушек и бабушек, а на самом деле... У них даже тетка Танька, - ("Юда", как ласково именовал ее Катькин отец), - была страшно работящая, до последнего сама делала крахмал из картошки...
Речей шальных бессовестных про нас не разноси, задрожало в ее голосе: дело коснулось главного - любимых фантомов, - и я перехватил чашку за туловище, чтоб было незаметно, как дрожат пальцы.
- И крестьянки любить умеют... - как бы сквозь зевоту продавил Дмитрий.
- О, это да!.. - сощурилась в неведомую даль наследовательница Козочки. Семеро по полатям, у каждого по краюхе, мужик непьющий, трудящий, один-разъединственный на весь бабий век - чтоб пришел с поля, а в щах ложка стоить... Совет да любовь!
- А чем это плохо? - Эта идиотка упорно не желает видеть, что с нею здесь разговаривают как с дурой. - Верность, забота - а что лучшего вы придумали?..
В ее голосе зазвучал ковригинский пафос, и моя жалость немедленно сменилась раздражением. Пафос - такое же насилие, как и насмешка, попытка не доказывать, а ломать волю противника. Во мне по-прежнему живет закоренелое убеждение, что мир мнений - не наша собственность, что мы не имеем права думать что вздумается, что мы обязаны не навязывать свое, а подчиняться общим правилам. Я уже знаю, что выжить, служа одной лишь истине, то есть постоянно уступая, невозможно, и тем не менее ковригинская выспренность... Брр. Правда, благодаря ей дочь все-таки сочла возможным снизойти до серьезности.
- Как ты думаешь, мама, почему, если писатель чего-то стоит, большая любовь у него всегда заканчивается трагедией?
- И почему? - Катька обратила взор на меня - ее и впрямь зацепило за живое: почему? И выходит, наша с ней любовь не такая уж большая? В глубине души она продолжает примериваться к "большой любви", сколько ни твердит, что я ее не люблю.
- Потому что в мастурбационной культуре любовь не имеет никакого реального эквивалента, - доложил я тоже сквозь зевоту (а вот это я напрасно - состязание в зевоте означает, что я его замечаю). - Так называемая любовь - столь сильное переживание, что никакие ее плоды мастурбатору не покажутся достойными. Ну, положим, вдохновленный любовью, ты победил тысячу врагов, построил тысячу домов, вырастил тысячу детей - мастурбатору-то что до этого? Он все хочет иметь только для себя, внешний мир ему неинтересен.
- Что ты за термин выдумал... - для порядка пожурила Катька, оживившаяся от неожиданной мысли (священная порода!..).
- Но если мир действительно неинтересен? - Сквозь зевоту совсем уже раздирающую Дмитрий впервые за весь вечер напрямую обратился ко мне.
- Для импотента все женщины действительно непривлекательны, для эгоиста все события действительно неинтересны... - Я поспешил ущипнуть себя за бедро, ибо в моем голосе прозвучало кое-что искреннее, а именно сдерживаемое омерзение: моя боль его сразу взбодрит, как гиену запашок падали.
- Ведь мир скучен, ты согласна? - за поддержкой к сестренке уже без зевоты и приблатненности.
- Разумеется. - Сестрица вернула ему улыбку взаимопонимания.
"Ты мне надоел", - душевно делится один эгоист с другим. "Ты мне тоже", радостно отвечает тот, и оба счастливы.
Катька не знает, вступаться ли ей за невинно поруганный мир или сострадать своим "невдачным" крошкам: их перманентную злобность она пытается в последнее время свалить на медицинскую депрессию. Однако пользовать депрессию попустительством ровно то же самое, что лечить алкоголизм водкой (правда, на какой-то степени распада ничто другое уже невозможно).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77