.. Хоть Катька и подметала по два раза в день, щель, куда обрушивают дрова, все-таки не может быть чистой, как операционная.
Когда он еще только громыхнул чем-то громоздким в коридорчике, где не было ничего громоздкого, я понял, что он пьян запредельно. А когда, прошатавшись к столу, он оперся на него кулаками, свесив золотой с медными протертостями чуб, мне стало ясно, что он не только пьян, но и патетичен. Чтобы ненароком не сблевать, через холодный коридор, где опять-таки не обнаружилось ну ровно ничего, что могло бы громыхать, я удалился на холодную кухню обдумывать, где бы мне скоротать вечерок: случалось, одевшись потеплее, я отсиживался с книгой на вокзальчике под мирный (то есть не касающийся меня) галдеж ватно-брезентовых рыболовов с ящиками, - вот только свет там был очень дохлый. На кухне, с тех пор как мы с Катькой стали полностью платить за общий свет (вещь, для простых людей совершенно излишняя, равно как и тишина), лампочка стала вполне пристойной, но там за меня взялась простодушно-перепуганная Васькина половина: Васька-от прибежал пьяаной-пьяаной, жалобно пела она, и как начал требовать денег - и требовать, и требовать...
А ведь нет уже и его, Васьки, - мужики в Заозерье мерли как мухи. С чего-то и Васька начал писать кровью - пока не выписал всю до последней капли, как впоследствии объясняла его жена, в тот исторический вечер сокрушавшаяся по деньгам, за которые ему предстояло расплачиваться кровью. Она держала два рубля по рублю, вот так вот, сверху была треха, а снизу пятера, и пока она разбиралась, что и как, Васька выхватил пятеру и убежал, а она смотрит: вот два рубля по рублю, вот сверху треха, а тут Васька подскакивает и "с-под низу" выхватывает пятеру...
- Так там была еще одна пятера? - с напряжением переспросил я, невольно прислушиваясь, что делается в комнате.
- Зачем еще одна? Вот так вот лежали два рубля по рублю, вот так вот треха, а снизу пятера. А Васька как подскочит...
От исступленного, нечеловеческого вопля нашей дочурки моя голова мотнулась, как от удара, - ошпарили кипятком, мелькнула безумная мысль. В комнате не было никакого кипятка, но именно сегодня Бабушке Фене на улице рассказали, как чья-то трехлетняя девочка "обернула" на себя кастрюлю с кипятком: девочка, естественно, "закричелась" до смерти, а недоглядевшая бабка "сойшла с вума". Пока я протискивался в коридорчик мимо остолбеневшей соседки, продолжавшей пялиться на воображаемые деньги, из нашей комнаты не донеслось ни звука - как будто тот вопль был последним. Однако в дверях мне ударил в уши еще более оглушительный визг (после первого она просто "зайшлась", задохнулась), а в глаза - распаленно устремившаяся мне навстречу теща: "Чужие люди не бросять!.."
Совершенно ошалевший, я успел лишь осознать, что глянцевая, как помидор, истошно вопящая дочка на руках у бледной, беззвучно лепечущей Катьки, благодарение богу, жива, и лишь потом заметил Лешу, застрявшего в положении лежа между стеной и гофрированным боком горячей печки. "Чужие люди - ах ты!.. Так я его что, еще и вытаскивать обязан?!" - едва не схватил я тещу "за воротки" ее "бурдовой" кофты. "Еще заикаться начнет..." - вернула меня в разум на глазах синеющая дочурка, превратившаяся в сплошной орущий ротик. Стиснув зубы, я начал протискиваться за цилиндрическую печь - припекало неплохо.
Лешу заклинило, а я, нависая над ним, был вынужден, чтобы не упасть, упереться рукой в стену, а потому мог тащить его одной лишь левой. Правда, он тоже пытался мне помогать, и Бабушка Феня тянула его за ноги, так что в конце концов, почти стащив с него пиджак и штаны в скрытую клетку, мы выволокли его на оперативный простор.
- Ты человек или свинья? - звенящим шепотом воззвала к нему Катька, тут же залебезив перед выжидательно притихшей дочкой: - Все в порядке, все в порядке, они играют, играют...
Леша мрачно подтянул штаны, одернул пиджак и уставил на нее мутный патетический взор:
- Ты знаешь, что такое любовь? - На последнем слоге он рыданул.
- Знаю! - гневно вскинула голову Катька и поспешно залопотала: Все-все-все-все-все-все-все, а с кем мы пойдем на саночках кататься?..
- Знаешь... - надрывно усмехнулся Леша, в борьбе за равновесие волнообразно изгибающийся, словно изображение в неисправном телевизоре. - Что ты знаешь!.. Ты не знаешь, как любят Ковригины!
- А я по-твоему кто? - не поняла Катька ("Все-все-все-все-все").
- Ты?.. Ты не Ковригина, ты... - Продолжая исполнять хула-хуп в замедленной съемке, он с беспредельным отвращением выговорил мою действительно богомерзкую фамилию.
- Ах вот как!.. - задохнулась Катька. - Ну, спасибо, дорогой братец, этого я тебе не забуду!..
- Я тоже не забуду! Вышла за еврея, так...
И я понял, что наступил миг, определяющий судьбу. Определяющий, кем ты будешь жить.
Я шагнул к нему, и Катька с дочерью на руках стала у меня на дороге, произнеся лишь одно слово: "Умоляю". И я увидел вытаращенные от ужаса дочкины глазенки, уже разинутый для нового вопля ротик, краем глаза засек Бабушку Феню в какой-то бессмысленной кособокой позиции - и понял, что - нельзя. Еще не успев уяснить в точности что, но - нельзя. Нельзя подвергать новому ужасу ребенка (стукнуло ли ей уже три? Стукнуло), нельзя бить сына на глазах у матери, нельзя вносить в дом новое безобразие собственными руками, нельзя ставить Катьку в положение между... На Катькины бесчисленные сетования, что я ее не люблю, я мог бы много раз ответить, что ради любви к ней я пошел на самую тяжкую жертву в своей жизни, - только это было бы ложью. Чтобы я отказался от самого драгоценного, что у меня было, - от понта - из-за какой-то любви?.. "Из-за бабы", как с невыразимым презрением сплевывали в моем первом университете - ДК "Горняк"?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77