Немыслимо было оставаться в доме. Он перестал быть укрытием, превратился в тюрьму. Подойдя к двери, она выглянула, посмотрела на гладь пруда. Теплынь стояла. Конец мая, а может, уже июнь. Время вновь сделалось сплошным и бесконечным, как когда-то, давным-давно, в юности. Может быть, Эндрю, придя еще раз, согласится сказать ей, какое число, и тогда она начнет делать зарубки. Конечно, не очень понятно, почему нужно знать дни, а все-таки страшно никак не ориентировать свою жизнь во времени. Мысль о необходимости добывать себе пропитание не пугала, и к перспективе одиночества она относилась спокойно (ведь она столько лет прожила одинокой), но вот отсутствие способа измерять время окутывало все будущее странным густым туманом, через который не пробьется ни струя дождя, ни лучик солнца.
Но почему ей все-таки не уйти отсюда? Не на какое-то время, а насовсем? Если собраться с силами, чтобы уйти на час, то можно будет уйти на неделю?.. на год?.. на большее время?.. И семье тогда станет легче, а ей вряд ли будет еще тяжелее.
Да, нужно уйти немедленно, а не сидеть здесь в горьком одиночестве, пока весь город оплакивает маму.
Дождь, судя по всему, не собирается. Она открыла шкаф, вынула сумку, в которой Мэтью носил инструменты, подумала: надо оставить записку, чтобы, вернувшись за вещами, он не рассердился, но потом улыбнулась нелепости этой мысли. Какая записка? Ведь он не умеет читать, хотя в последние месяцы и начал понемногу разбирать буквы: тайком от нее пытался осилить грамоту. Если же замечал, что она наблюдает, то притворялся занятым чем-то другим.
Она положила в сумку немного одежды, хлеб, только что принесенный Эндрю, завернутую в шаль безрукавку, карты, карандаши, нож Мэтью и Библию. В шкафу оставались банкноты – почти десять долларов. Она забрала их вместе с лежащей рядом мелочью, в глубине души понимая, что если Мэтью вернется, то очень нескоро.
Кончив нехитрые сборы, она еще раз огляделась. На стене, над кроватью, Мэтью нарисовал карту с центром в Файетте. К востоку она была подробно разработана только до Кеннебека. К северу – тоже недалеко, но район к югу был весь размечен, а на западе карта указывала течение рек Андроскоггин и Малый Андроскоггин, вплоть до самой границы штата Мэн. Названия рек и узнаваемых городов вписала она сама, и, как раз глядя на эти надписи, Мэтью и начал запоминать буквы. Точность настенной карты невольно произвела впечатление даже и на отца, как-то сравнившего рисунок на стене с привезенными ему Саймоном Фентоном картами. Реки прочерчены были синим, названия городов вписаны красным. Мэтью нарисовал даже маленький аккуратный мост через Андроскоггин, дававший возможность попасть из Восточного Ливермола в Ливермол Фолс.
Но туда она не пойдет. На той дороге живет слишком много знакомых. Разумно было бы отправиться в ставший фабричным городом Льюистон. Но ей трудно было еще собраться с мыслями и решить, куда же она пойдет и что будет делать, когда доберется до выбранного места. Пока она знала одно: ей нужно уйти из Файетта. Дорога в Льюистон была долгой и некрасивой; чтобы попасть туда, нужно будет к тому же пересекать железнодорожные пути. Что можно сесть на поезд, ей даже не пришло в голову. По-настоящему занимало сейчас только одно: как выбраться из Файетта. В конце концов она остановилась на варианте двинуться прямо на юг, в Вейн, а оттуда в Личфилд, который знала только по названию. Приняв это решение, она, уже не раздумывая, вышла из дома.
Оставив за спиной Файетт и выйдя на дорогу, Эммелина с изумлением обнаружила, что солнце уже садится. Остановилась отдохнуть. Спешить было необязательно, ведь она даже не знала, куда идет. Страха перед возможной опасностью тоже не было. Когда, отдохнув, она снова тронулась в путь, возница нагнавшей повозки предложил подвезти ее. Вид у него был довольно отталкивающий. Зубы повыбиты, грубое молодое лицо изуродовано шрамом. Когда она отказалась поехать с ним, он спросил, не слишком ли тяжела ее котомка. Нет, ответила Эммелина, но он не трогался с места и имел такой вид, словно, не согласившись принять предложенную услугу, она тяжело его оскорбила. Однако Эммелина никак не реагировала на его свирепый вид, спокойно и молча стояла себе на обочине, и наконец он тронул лошадь и отправился дальше своей дорогой.
Время от времени она проходила мимо домов. Иногда два или три из них стояли рядом. По мере того как темнело, в окнах начали зажигаться огни. И, глядя на эти светящиеся окна, Эммелина невольно раздумывала, а кто здесь живет и могут ли люди, живущие здесь, оказаться знакомыми. Трудно было представить, каково это вдруг оказаться среди людей, которые не знают, что с ней случилось. Наверное, с ними все будет ощущаться как-то по-иному. Но вот как? То, что рассказал Эндрю, заставило ее в первый раз попытаться представить себе, что именно говорит о ней весь город.
Проходя мимо поблескивающего под луной ручейка, она, случалось, зачерпывала воды, съедала, запивая ею, кусок хлеба. Потом присаживалась и как бы забывалась. Не спала, так как слышала каждый звук, но все же давала телу достаточный отдых. Потом снова пускалась в путь. Миновав Вейн, Эммелина оказалась в совсем незнакомых местах. И пошла дальше, хотя стояла уже совсем глубокая ночь, и дома, мимо которых она теперь проходила, были погружены во тьму.
Еще не рассветало, когда она оказалась около фермы, окна которой – и в доме, и в хлеву – были освещены, и всюду чувствовалось движение. Женщина с фонарем в руках появилась в дверях сарая, направилась к дому, но на пороге остановилась:
– Здесь кто-нибудь есть? – Голос был низкий, решительный, чуть не мужской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107