В случае смерти Эдгара этот человек вне зависимости от собственного желания становился наследником родового имения, однако он был значительно старше Эдгара и к тому же считался закоренелым холостяком, чьи наклонности, судя по всему, исключали даже саму мысль о браке. После его кончины все состояние переходило к ребенку, причем не имело значения, будет ли он признан законным или нет. Я рассеянно слушала все эти объяснения, в то время как мысли мои блуждали в поисках решения моих собственных, более насущных проблем.
Но, как и предсказывала мне моя сивилла, решение зависело не от меня. Однажды утром я сидела в библиотеке, просматривая отчеты Люси Барлоу и поражаясь росту доходности шляпных мастерских. Эта сцена настолько запечатлелась в моем мозгу, что даже сейчас, закрыв глаза, я могу вспомнить цифры, которыми были исписаны нескончаемые страницы. Дело было после Рождества, погода стояла холодная и сырая. Хотя в помещении было достаточно светло от неяркого сияния зимнего солнца, заглядывавшего в широкие окна, я сидела перед жарко пылавшим камином, дрожа от холода, который, казалось, сочился во все щели. Эдгар объезжал соседние графства, инспектируя пороховые погреба королевской артиллерии, а Марта отправилась на улицу по каким-то поручениям. В доме было безлюдно и очень тихо. И когда раздался стук в дверь, вслед за которым в парадном послышался мужской голос, я не придала этим звукам особого значения, полностью погруженная в свои размышления. Внезапно дверь в библиотеку распахнулась. Я подняла глаза и вздрогнула от неожиданности: это был Дэвид.
Не в силах подняться, я словно окаменела. Он же, захлопнув за собой дверь, стремительно вошел внутрь. Глаза его сверкали стальным блеском, а осунувшееся и посеревшее лицо выдавало страшный холодный гнев, поселившийся в его душе. Он нес кожаный кошель, в котором что-то звякало. Костяшки пальцев, судорожно впившихся в потертую кожу, побелели от напряжения.
– Что ты здесь делаешь? – растерянно пробормотала я. От страха при виде Дэвида у меня пересохло в горле.
Он бросил кошель на стол.
– Я пришел расплатиться с долгами, – хрипло произнес Дэвид. Его голос дрожал от гнева. – Здесь мое жалованье за квартал. Если не ошибаюсь, именно такие комиссионные полагаются за майорский чин.
Он отступил на шаг и сжал пальцы в кулаки.
– Почему ты сделала это, Элизабет? – Его голос опустился до шепота. – Ответь, ради Бога, за что ты так поступила со мной? Как, наверное, смеялась в душе, глядя на несчастного выскочку-майоришку, который топорщил свои новые перышки, думая, что честно их заслужил! А на деле они были просто куплены белым телом, которое он, глупец, боготворил. Участвовал ли Спейхауз в этой шутке? Посмеялся ли всласть? Или ему было некогда, поскольку он пожинал плоды своей щедрости?
Последние слова он буквально выплюнул мне в лицо.
– Ах, Дэвид, Дэвид! Прошу, выслушай меня. Все было не так, как ты думаешь, – молила я, пытаясь унять безжалостный поток слов, но он не прекращался.
– За кого ты меня приняла, интересно знать, за какого идиота? Неужели тебе ни разу не пришло в голову, что есть на свете мужчина, который скорее умрет, чем согласится на продвижение по службе подобным путем? Клянусь Богом, если бы не семья, которая висит у меня на шее, я бы разорвал свое паскудное майорство в клочья и запихал их в глотку этому трусу Спейхаузу, а потом бы выпустил из него потроха и бросил их к твоим прелестным ножкам, чтобы ты видела, как я отношусь к вам обоим.
– Ты должен выслушать меня! – в отчаянии закричала я, зажав уши, чтобы не слышать этих проклятий, водопадом извергавшихся на меня. Каждое его слово жалило, как удар бича. Из глаз моих брызнули слезы. – Дэвид, я люблю тебя, люблю! Прекрати эту пытку!
Я сделала шаг к нему, однако Дэвид шарахнулся от меня, как от ядовитой гадины.
– Не подходи ко мне! – зловеще зашипел он и, наверное, убил бы меня на месте, осмелься я прикоснуться к нему. Как сильно он меня любил, так яростно теперь ненавидел.
– Ты нарушил данную мне клятву и обвиняешь меня, даже не выслушав, – рыдала я. – Что же это за любовь, Дэвид, если в мгновение ока она превращается в ненависть?
– Любовь! – издевательски протянул он. – Скажи на милость, какое отношение можешь иметь к любви ты? Полагаю, все это, – еле сдерживая бешенство, Дэвид обвел вокруг себя рукою, – имеет какое-то вполне невинное объяснение? Несомненно, есть какая-то уважительная причина, по которой ты перескакиваешь из моей кровати прямиком в постель к Спейхаузу. И еще смеешь говорить о любви! Я же должен тихо сидеть в провинции, свято соблюдая свои идиотские клятвы, в ожидании, когда ты соизволишь позвать меня, не так ли? И какая же роль уготована мне – добавить остроты ощущений? Быть шутом в дурацком балагане? Величайшим из шутов, который додумался возвести прожженную потаскуху на пьедестал любви и веры, бросить к ее ногам свою жизнь, чтобы она втоптала ее в грязь, из которой вышла сама…
Я попыталась пройти мимо него к двери, но Дэвид отрезал мне путь к отступлению. Я кружила по комнате в тщетной надежде вырваться наружу, а он продолжал преследовать меня с неумолимостью хищника, охотящегося за своей жертвой.
– Пожалуйста, перестань, – умоляла я, едва не падая в обморок.
– Я перестану, когда выскажу все, – ревел он в ответ, беспощадно продолжая один за другим разбивать вдребезги золотые дни, проведенные нами вместе. Теряя сознание, я опустилась к его ногам. Одному Богу известно, сколько бы еще продолжалась эта пытка, если бы вновь не распахнулась дверь и на пороге, как ангел мести, не появилась Марта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126