Почти у каждого домика был разбит небольшой садик, под окнами росли рябина, березы, сирень.
Привычка к садоводству и огородничеству у оружейников тоже сохранилась с незапамятных времен, когда казенным кузнецам в числе прочих привилегий давалась и «беспошлинная земля»…
В зимний вечер 1879 года к воротам небольшого домика на Нижне-Миллионной подкатили розвальни. Из них бойко выскочили двое мужиков, помогли сойти укутанной в шаль женщине с ребенком и под руку вытащили сгорбленную старушку.
Она громко закричала:
– В избу, в избу младенца-то несите! – И, увязая в глубоком снегу, поковыляла через двор к маленькой кузне.
– Дед, слышишь ли! Мироныч, оглох, что ля, – кричала она простуженным голосом, стуча обледенелой рукавицей в заиндевелое окно. – Вернулся Саня из церкви, окрестили внука-то Васюткой.
Дед перестал ковать, сунул в ушат с водой длинные клещи, снял прожженный кожаный фартук и, разгладив свалявшуюся бороду, заторопился домой.
Взойдя на крыльцо, он обмахнул веником снег и, открыв обитую рогожей дверь, в клубах морозного пара вошел в кухню.
– Вот и Мироныч, слава богу, – сказала бабка и, выплеснув что-то в ушат, кинулась в спальню.
Дед снял полушубок, повесил на гвоздь шапку, вымыл из начищенного умывальника руки и твердыми шагами направился в комнату.
– Ну, кажите, каков новокрещенный?
Смущенная молодая мать взяла на руки завернутого в полушалок розового голубоглазого младенца с белыми жиденькими волосиками на головке и поднесла к деду.
– Вот поглядите, батюшка…
А внучек судорожно протянул ручонки и схватился за косматую бороду деда.
– Так, так его, лешего! – радостно закричала бабка. – Чтоб поласковей был…
Домашние засмеялись.
Дед осторожно освободил бороду и, прищурившись, посмотрел на внука:
– Цепок. Этот себе дорогу пробьет…
Мать, невысокая, крепкая, с длинной русой косой, зарделась пуще прежнего и, прижав к груди разбушевавшегося малыша, юркнула с ним за полог, где была подвешена зыбка.
– Хорош крестник, – сказал крестный мастеровой. – Родного деда да за бороду… хо-хо-хо!..
– Жалко, Лексей на работе, полюбовался бы на сынка, – поддержала его крестная, жена другого мастерового.
– Хватит вам зубы-то скалить, – недовольно сказал дед. – Идемте-ка лучше к столу, старуха блинами попотчует…
Когда выпили за новокрещенного, послышался тяжелый стук обледенелой двери.
– Никак, Лексей? – оказала бабка и опрометью бросилась в кухню.
– Скорее, скорее, Алеша, – послышался ее грубоватый голос. – Уж гости за столом!..
Скоро в дверях появился отец, худощавый, низкорослый, как большинство туляков, с русыми, аккуратно подстриженными усиками. Он был одет в темный поношенный костюм и синюю полосатую косоворотку, подпоясанную узеньким ремешком.
Его усадили рядом с матерью младенца. Подвинули огурцы, капусту, поднесли пузатый лафитник.
– За отца! – провозгласил крестный.
Все поднялись и выпили молча.
Из соседней комнаты послышался плач ребенка.
Мать вскочила.
– Сиди ты, сиди, я сама угомоню нашего касатика, – промолвила бабка и побежала в спальню.
– Ишь младенец-то недовольство проявляет, – сказала крестная. – Желает, чтоб за него выпил отец.
– Ну, вы погодите насчет отца. Знаете, какой он питец, – сурово заметил дед…
Появилась бабка, держа на руках улыбающегося младенца.
– Ишь смеется, за него, что ли, выпьем-то?
– За него, – сказал дед. – За то, чтобы не переводился наш дегтяревский род оружейников.
Выпили молча… Закусывали долго, проворно.
Маленький Васютка слушал, как хрустят на зубах огурцы и капуста, и весело оглядывал захмелевшие лица.
Отец порылся в кармане и протянул сыну большой коричневый пряник, на котором перламутром переливались сахарные буквы – «Тула».
– Язви тя в бок! Ведь и у меня был где-то подарок для внучка! – крикнул дед и на цыпочках побежал в кухню.
– Что это он там замыслил? – спросила бабка.
– Нейначе гармонь, – сказал крестный. – В Туле всегда дарят либо гармонь, либо, самовар.
– Тоже сказал, куманек… Да к чему же младенцу самовар?
– Вырастет – чай будет пить!
Все расхохотались, а Васютка, испугавшись, заревел и прижался к бабушке.
– Эй, внучек! – послышался голос деда. – Глянь-ка сюда!..
И он завертел у Васютки перед глазами чем-то маленьким, блестящим.
Мальчик мигом успокоился и протянул к блестящему предмету ручонки.
– Ой, ливорверт, – закричала мать.
Дед протянул ребенку крохотный, отделанный медью револьверчик.
– На, играй, карапуз, привыкай сызмальства к оружью.
Мальчик, бросив пряник, обеими руками схватил револьверчик и стал вертеть его, рассматривая…
Мироныч
Мальчик рос крепким, шустрым, розовощеким, с белыми кудряшками на широком лбу.
Мать, подбрасывая его сильными руками, как-то счастливо воскликнула:
– Васютка! Васютка ты мой!
Это ласкательное имя так и осталось за ним. Ни отец, ни бабка, ни дед и не пытались называть малыша иначе.
К полутора годам Васютка бегал бегом, кувыркался на траве под черемухой и целые дни проводил на воздухе под надзором матери и бабки.
Но по весне у матери появился новый младенец, и Васютку отдали на попечение бабки, которая проводила дни в неустанных трудах. В зимние вечера Васютка нередко засыпал возле нее на лавке, где бабка пряла или вязала.
С дальнейшим увеличением семьи Васютка был предоставлен самому себе. Но это его мало огорчало. Зимой он долгими часами играл где-нибудь в углу, выстраивая на полу из гороха огромные войска и двигая их друг на друга, устраивал войны.
Летом, собрав во дворе соседских ребятишек, играл с ними в прятки и в большой, скатанный из овечьей шерсти мяч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187