Макса и Данилу она знает с детства как облупленных и подозревает, что оба они немного в нее влюблены. Данила, ее одноклассник, одно время даже сидел с нею за одной партой, пока их не рассадили. Нет чтобы слушать учительницу, он как жук навозный ковырялся рядом: то в тетрадку заглянет, то толкнет, то прижмется, то глаз с нее не сводит. Дождался, пока математичка на весь класс не объявила: «Косым останешься!» – и пересадила его.
С того времени у Насти осталось в памяти умозаключение, что если человек испытывает к тебе симпатию, то это сродни с чесоткой. В младших классах Данила дергал ее за косички, а повзрослев, натянул на себя маску неотесанного мужлана. Повышенное внимание к ее персоне выражалось в показной грубости и соблюдении дистанции. Он никогда больше не предпринимал попыток ненароком прикоснуться к ней, заглянуть в глаза, сказать ласковое слово. «Дура» – было его любимое выражение. И в драке руки никогда не распускал. Максимум, на что он был способен, это животом потеснить ее с занимаемых позиций. А тумаки от нее, как аргумент в споре, сносил безропотно. Как всякая женщина, Настя чувствовала, что в его поведении много напускной бравады, что она ему давно небезразлична, но Данила никогда не делал попыток разрушить невидимую стену, им же самим и возведенную. Отношения двух постоянно грызущихся псов его вполне устраивали.
Правда, Данила был знаком с основами стихосложения и даже накатал небольшое детское стихотворение-опус, где главными персонажами были волк, медведь и заяц, однако ристалище любовной лирики обходил стороной. Неужели набрался храбрости, оседлал застоявшегося коня невысказанных чувств и понесся очертя голову навстречу глубокой пропасти первой любви? Понесся, не поднявши забрало. Попробуй угадай теперь, кто преклонил перед тобою колено, он ли?
«Тпру, хороший! Придется тебя осадить», – так подумала Настя, закрывая за собою дверь. Письмо письмом, а есть надо. Первое подозрение пало на Данилу. Худо-бедно он владел стихотворной строкой. Если писал он и письмо – его откровение, Настя как психолог могла предсказать поведение своего школьного товарища. Было два варианта, взаимоисключающих друг друга. При встрече Данила должен был поймать ее взгляд, попытавшись найти в нем смятение или насмешку, или отвести в сторону свой, виноватый. В любом случае, если писал он, ему должен быть интересен результат, отметка, выставленная ею. Как же ей себя с ним вести?
Анна Николаевна ушла вперед и дожидалась ее в холле отеля, просматривая старые газеты и журналы.
Не успев закрыть дверь, Настя увидела рифмоплета Данилу.
– Чего опаздываешь, – крикнул он на нее, – сырники горячие, прямо со сковородки, остывают. Беги, пока не поздно, я сам закрою.
Настя спустилась с небес на землю. Ни виноватого, ни вопрошающего взгляда на его лице она не увидела. Во взоре его вместо именитого ристалища с рыцарскими поединками во славу дам был обычный крестьянский двор, где с утра хозяину нужно было покормить всю живность, скотину. Вот Данила и проявлял о ней заботу, чтобы потом она не визжала и не донимала его. Господи, а она подумала на него. Да ему до этого стихотворения как свинье до турника. Набить посытнее брюхо – вот и все интересы Данилы. Настя с ходу смела его с авторского постамента, рифмовать про зайцев – еще не значит быть поэтом. Нет, это не он.
Она догнала маму и вышла вместе нею из отеля. Позавтракавшие постояльцы уже тянулись на пляж. В тени на лавочке под раскидистым каштаном сидел Гарик. Увидев Анну Николаевну и Настю, он встал и поздоровался. Настя кинула на него пытливый взгляд и спросила:
– А где Макс?
– Туту собирает… Я подожду вас здесь, – сказал Гарик, провожая Настю восхищенным взглядом.
Когда Настя с матерью удалились на достаточное расстояние, чтобы не было слышно, о чем они разговаривают, Анна Николаевна сделала замечание дочери:
– Ты бы хоть с одной девчонкой подружилась.
– А где они, их тут нет.
– А дома?
Она попала не в бровь, а в глаз. Настя все лето дружила только с Данилой и Максимом. У них была своя компания не разлей вода, которая вечно попадала в разные истории. Ничего плохого в этом не было, но дочь подрастала, и видеть ее каждый день с разбитыми коленками матери не хотелось. Анна Николаевна считала, что пришла пора напомнить Насте о том, что она девушка по своей физиологии и соответственно себя должна вести.
– Кавалеры у тебя какие-то несерьезные, все по заборам да по заборам, как коты. Стыдно.
– Где ты нас видела на заборе? – возмутилась Настя.
– Не на заборе, так на дереве, смотри.
Максим, о котором Гарик сказал, что он рвет туту, ловкой обезьяной спускался с высокой шелковицы, росшей прямо перед входом в столовую. В руках у него был наполовину заполненный целлофановый пакет.
– Вот туты насобирал, – похвастался Макс, спрыгивая на землю. – Насте она нравится.
Анна Николаевна рассмеялась.
– Помой ее сначала под краном.
Но Макс отрицательно покачал головой.
– Нельзя, она сладость потеряет.
– Вы уже позавтракали?
– Ага.
Настя готова была провалиться сквозь землю. Хорошо, что мать не видела письма. Не потянул бы в ее глазах Макс на автора стихотворения. Слишком несерьезно себя ведет. А ведь от него она в первую очередь хотела получить письмо. Максим на все лето приезжал в их небольшой городок, расположенный к северо-востоку от Москвы. Она всегда готовилась к его приезду, выспрашивая у его бабушки этот день, и с утра крутилась перед зеркалом. Мать вечно подтрунивала над нею, украшая косу пышным бантом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35