По Алексею не видно было, чтобы его смутили, расстроили явные свидетельства небрежности и брака, на которые указывал председатель.
– Вернись и докоси, что бросил! – тоном приказа произнес Василий Федорович. – И подбери весь низкий хлеб. Без этого с поля не уедешь.
– А почему я? – взъерошился Алексей. Острый кадык дернулся у него на шее вверх-вниз. – Тут вон скольно работало, а я за всех отдувайся?
– Тех я тоже накажу. Отберу у всех первый премиальный талон. Но нельзя же в таком виде поле бросать! Сколько ж мы хлеба недоберем, если вот так работать будем?
– Пожалуйста, я могу тоже премиальный талон отдать. А только что ж это получается? – Алексей стащил с лица очки, обнажились его сердитые, сверкающие глаза в черных обводах грязи. – Почему я один за всех виноватый? Они там косить будут, а я тут остатыши вылизывай! Что ж мы так заработаем?
Лицо Алексея стало злым. Его напарник смотрел молча, но очень похоже на Алексея.
Василия Федоровича окончательно взорвало:
– Я полагал, вы действительно нам помощники! Когда ты комбайн просил – как ты хорошо говорил тогда: это же моя родная деревня, мой родной колхоз… А выходит что? Одни рубли в голове? Где ж совесть твоя? Брат же твой, Федор, эту пшеницу сеял… Ты ж не слепой, видишь, что этот год на полях сделал, как мы каждый килограмм хлеба считаем, каждую охапку соломы… Вы же сами этот хлеб в городе есть будете, дети ваши!
Василий Федорович даже задохнулся.
– Заворачивай комбайн! – приказал он Алексею, повернулся и пошел к «Жигулю».
Алексей, не исполняя приказа, нахохленно сидел за водительской баранкой. Дизель на комбайне негромко тарахтел на холостых оборотах.
– Я сказал – заворачивай! – обернулся Василий Федорович.
– Задарма работать… – ворчливо буркнул Алексей. – Своих-то небось не заставили б!..
– Как это – задарма? Что ты говоришь? При чем тут свои, не свои? Какое может быть различие! Малость я не успел, не захватил и тех на поле, а то бы всех заставил, не считая, свои это иль кто. Времени дорогого жалко, а то бы и вернуть полагалось. Хлеб надо собрать, вот что, до колоска, до зернышка! А ты последним шел, грив наоставлял – и хоть бы тебе что! Вон их сколько торчит!
– За все я не отвечаю.
– Тебя и свой брак не очень волнует.
– Подумаешь, беда! Ну, центнер со всех этих грив – больше не намолотишь… Из-за центнера час возиться? Такие остатки всегда вручную подбирают.
– Ты для чего на комбайн просился? Дискуссии с тобой вести?
Алексей насупленно, мрачно подумал, сказал:
– Ладно, гривы свои я сбрею, а больше ничего. Я свой низкостой выкашивал, не пропускал, вот Стас свидетель.
– Значит, еще и торговаться с тобой надо? В таком случае – уходи с комбайна!
Слова эти будто стегнули Алексея. Кадык у него дернулся.
– Пожалуйста!..
Он встал в рост, взял ватник, что лежал под ним на железном сиденье, сбросил вниз, на стерню. Выключил мотор.
– Только не очень красиво это получается: мы свой труд на машину затратили, полных два дня и две ночи… Ладно, пользуйтесь!
– А это красиво – как ты себя ведешь? Так вот с народным добром – красиво?
– Веду себя нормально.
Стас, товарищ Алексея, первым спустился с комбайна. Лицо у него было растерянное, обескураженное.
– Василь Федорыч! – вполголоса окликнул Капустин, как бы призывая председателя не горячиться, не брать так круто.
– – Помощники! – в сердцах сказал Василий Федорович, и видно было, что ему очень хотелось крепко выругаться. – От вас вреда больше, чем помощи.
– Уж какие есть! – отбрехнулся Алексей. Он поднял с земли ватник, сунул его под мышку. – Идем, Стас.
Однако пошел он не тут же, несколько помедлил, отряхнул ватник, свернул его по-другому. Видно, у него была надежда, что Василий Федорович еще передумает, оставит их на комбайне.
– Ну, раз так – до свиданья. Счастливо оставаться.
– Всего доброго! – бескомпромиссно сказал Василий Федорович. – Как тебя на заводе-то держат!
– А это уж, извините, не ваше дело.
– Жалко, что не мое.
Капустин достал папиросу, закурил. Минуту, а то и две протянулось молчание.
– Можно было бы лишить талонов, отругать их еще. Они бы вернулись, подчистили, – сказал Капустин, когда Алексей c товарищем отошли уже на порядочное расстояние и не могли слышать его слов. – Может, позовем, Василь Федорыч, а? А то как-то вразрез получается. Директивы, лозунги – уборку в максимально сжатые сроки, а мы исправный комбайн остановили… Дойдет до Елкина, будут неприятности…
– Пускай! – на все согласный, отрезал председатель. – Пусть лучше комбайн стоит, чем такие вот примеры… Неисполнение приказания руководителя хозяйства! Да если б это в армии вот так – с командиром части?! Председателя колхоза не слушать, – что ж тогда тут с ними завучастком, агроном сделают, они им вовсе ничто! Ни стыда, ни совести! Это так – с хлебом! В такой год! Хлеб, да это же… – Лицо Василия Федоровича даже задрожало от гнева. – Забыли, сукины дети, как в войну каждым ломтем дорожили, что он стоил тогда, хлеб… Как в сорок шестом лепешки желудевые пекли, с голодухи синели! И не уговаривай ты меня! Ты здесь ни при чем, могу даже не докладывать, что ты тут присутствовал. Это мое личное решение, все беру на себя!
26
Алексей Данковцев и приятель его Станислав, хотя и ушли гордо, обиженно, всем видом выражая, что председатель придрался к ним понапрасну, несправедливо, внутренне чувствовали себя совсем не так: каждому было стыдно, донельзя погано, и чем дальше они отходили от того места, где остался комбайн, и горячка их остывала, тем сквернее было у них на душе, и росло сожаление, что случилась эта глупая, вздорная ссора с Василием Федоровичем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94