А я его настроения все же переломила, без шума, скандалов, исподволь, одними убеждениями. Подготовила за среднюю школу сдать. А уж получил аттестат – надо дальше, у самого интерес появился. Техникум заочно кончил. Вечерами, после тетрадок своих, глаза слипаются, а я сижу с ним до полуночи, задачки ему помогаю решать. Несколько лет на дому у меня вторая школа была… Как же ему не ценить меня, теперь-то он это вполне понимает – что он от учения приобрел. Он самолюбивый, его поначалу очень смущало, расстраивало даже, что он без диплома. Говорил – родные твои, знакомые не будут меня уважать. А теперь это уже забылось давно, многие вокруг нас даже не знают, что когда-то он только неполную восьмилетку имел, ни в разговорах наших, ни в чем никакой разницы между нами не заметишь. На курорт вот, в Сочи ездим, в Москву; наденет он хороший костюм, галстук модный, запонки золотые, туфли импортные, – кто, с нашей историей не знаком, спрашивают: ваш муж инженер, да? А иные смотрят и, по глазам видно, думают: повезло бабе, простая сельская учительница, шкраб, а какого видного мужика отхватила. Как же это он на нее польстился! Я, Клавдия Елисеевна говорит, приучила его и книги регулярно читать. Раньше он только в детективы заглядывал, и то редко, а теперь раздобуду что-нибудь интересное, новинку какую-нибудь принесу, – так он вперед меня торопится прочесть, чтоб не он, а я от него отстала. Вот так-то, милая, у разумных-то людей, которые семьей, уважением окружающих дорожат…
Говоря все это, Варвара Кузьминична неотрывно смотрела на сидевшую перед ней Любу. Той было неловко от такого взгляда, мешал ей, действовал на нее и портфель, стоявший на столе, но Люба не отводила своих глаз. Только взгляд их был какой-то стеклянный, странно неживой, так что ничего определенного нельзя было в них понять.
– Про себя я тебе расскажу, – продолжала Варвара Кузьминична. – Ты моего Антона Николаевича знаешь. Обыкновенный человек, рядовой работник. Когда-то таких винтиками называли. Всю жизнь конторским служащим на молокозаводе, – как начал там свою службу, так с той же должности и на пенсию перешел, никуда выше не продвинулся. Правда, в коллективе его всегда ценили, уважали за честность, порядочность. Как перевыборы – Антона Николаевича обязательно снова в члены месткома. Но все равно внешнее различие между нами налицо, всем оно бросается в глаза, у всех на языке, и я знаю, кому-то странно наше супружество, по существующим понятиям старшинство во всем полагается держать мужу. А мы между собой – можешь мне поверить, это я совершенно искренне говорю – дома и вообще в своих семейных отношениях совершенно не помним о нашем различии, как будто ничего этого абсолютно нет. Ну что ж, что Антон Николаевич простой конторщик, а сейчас и вовсе пенсионер, а я – дипломированный юрист, председатель райсуда, депутат и так далее, у нас общие интересы, общие цели в жизни, общее понимание общественных и политических вопросов, всегда во всем мы советуемся друг с другом. Конечно, у других людей могло бы выйти по-другому, жена могла бы оторваться от мужа, потерять к нему интерес, уважение. А там и вообще подумать: а не завести ли мне новую жизнь, с новым человеком, более подходящим по своим данным? Но я сознавала такую опасность и сознательно ее не допускала. Конечно, у Антона Николаевича в силу его скромного положения беднее кругозор, его работа, его служебное и общественное положение не развивают его так, как делает это моя работа, мое положение, но я всегда ему все рассказываю, стараюсь его обо всем информировать, чтобы у него было одинаковое со мною понимание, взгляды. И во внерабочее время мы всегда вместе – вместе в гости ходим по праздникам, вместе в кино, вместе смотрим телепередачи, обсуждаем прочитанное. Иногда спорим, не без этого, даже горячимся, но всегда приходим к единому мнению…
Антон Николаевич, муж Варвары Кузьминичны, был малорослый, тщедушный мужчина с впалой грудью, острыми плечиками и лопатками. Сутулость от канцелярского сидения еще более убавляла его рост. Рядом с крупной, на голову выше его Варварой Кузьминичной он выглядел настолько худо и мелко, что, когда они шли вдвоем по улице, издали его можно было принять за мальчика. Глаза его тоже пострадали от пожизненной возни с цифирью: воспаленно краснели, слезились, и он все время щурился и помаргивал. Семейное согласие, о котором говорила Варвара Кузьминична, состояло в полном согласии ее хилого, невзрачного мужа со всем, что говорила, думала и делала она сама. Это было давно известно всем окружающим, нетрудно было понять любому, кто хоть пять минут наблюдал супругов вместе. Не понимала и не знала этого одна только Варвара Кузьминична, как, впрочем, почти всегда бывает с сильной, главенствующей в супружеских или иных отношениях стороной. И потому, что истинная причина их добрых согласных отношений с Антоном Николаевичем была закрыта от Варвары Кузьминичны, она нисколько не кривила душой, говоря с Любой, и речь ее дышала неподдельным энтузиазмом.
Неподвижно сидевшая, неподвижно слушавшая Люба пошевелилась, ладони ее бессознательно огладили юбку, сгоняя к коленям складки, которых не было.
– У некоторых так получается, у других нет, – произнесла она отстраненно, словно обрывая нить, до этого момента еще связывавшую ее с Варварой Кузьминичной. – Примеры ваши хорошие, но они не подойдут. У нас не получилось и уже ничего не получится.
И, как бы закрепляя себя на этом, она отвела в сторону глаза, в пустой угол между Варварой Кузьминичной и Капустиным, сидевшим поодаль от стола, на одном из стульев для посетителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94