Кряжин производит с техникой какие-то действия, и она начинает выдавать прямо противоположную последнему заявлению администратора информацию.
«…– В котором часу вы прибыли на работу?
– Я? Я, простите, и не уходил. Я в гостинице со вчерашнего вечера. Меня просто никто не видел. Я лег спать в одиннадцать вечера…»
По лицу Павла Марковича пробежала тень, смахнула цвет здоровой кожи, и на свободное место тотчас наползла мертвенная бледность.
– Позвольте… – Яресько стал хватать ртом воздух, как насаженный на кукан окунь. – Это когда вы писали? Это вы писали до того, как предупредили, что будет вестись запись!.. Это незаконно!..
Но он замолкает, снова ожидая провокаций, потому что пленка опять перемотана и из динамиков в уши администратора льется знакомый до боли голос.
«… – Я, между прочим, когда обнаружил труп, сам сообщил об этом администратору. „Я стою, – сказал, – над клиентом“. А тот в своей манере находить юмор там, где его отродясь не бывало, ответил, что, мол, знаю про клиента. Серьезный клиент. И мол, непонятно, зачем я над ним стою. Юмор такой, сержантский… А всерьез он только горничных лапает. Подкараулит, когда та в номере пылесосит или пыль протирает, заходит и начинает: „Ну, как вам, новенькая, у нас?“ Та ему, мол, ничего, привыкаю, нравится. А он ей лапку – раз! – под юбчонку. „Нужно, – говорит, – молодые таланты наверх поднимать. Как вы смотрите, девушка, на должность старшей горничной?“ Та ему отвечает, что старшей горничной, оно, конечно, неплохо было бы, но поскольку она сию минуту собирается грязной тряпкой вмазать по роже работодателю, то эта мечта просто– таки рассыпается в прах. Тот ручку – раз! – обратно и уходит из номера. Я сам из шкафа это видел, ей-богу! Зашел поговорить, а тут он нагрянул… Если мне память не изменяет, то ему еще ни одна не дала. А Майка рассказывала, как пошла однажды в триста первый ванную мыть. Там какой-то урюк облевался, так она наушники плейера в уши вставила, респиратор надела и пошла. А тут чувствует, как у нее трусики до колен упали так, словно резинка лопнула…»
В организме администратора происходили странные преобразования. Он теребил воротник сорочки, ослабляя петлю на галстуке, которого у него на шее не было, потому что отобрали в дежурной части. Павел Маркович багровел, бледнел, и по всему было видно, что Колмацкий прав. Перевести из горничных в старшие горничные описанным выше способом Яресько никого не удалось. Ни разу.
– Это клевета… Он ответит за это. Маньяк… Нашел объект для своей больной фантазии, сволочь…
– Ну, это суду решать, – мудро заметил Кряжин.
– Суду?.. – Кряжин слова не слышал, он догадался о нем по движению администраторских губ.
Конечно. Какая у администратора короткая память! Ведь следователь подробно разъяснял ему его права и обязанности, указывал на официальные бумаги и говорил об уголовной ответственности…
– Вы должны меня понять. Я отец двоих детей, младшему из которых – пятнадцать лет. Из-за клеветы какого-то маньяка разрушится семья, чей очаг был согрет любовью и доверием…
– Так я насчет Резуна, – напомнил Кряжин.
И речь полилась, как река в половодье. Торосы предложений разбивались, дробились в сало, растворялись в воспоминаниях администратора. И к пятнадцатой минуте разговора перед следователем Генеральной прокуратуры Российской Федерации вырисовалась незатейливая и весьма смахивающая на правду картина.
В кабинет заглянул Тоцкий. На лице его значилось: «В данный момент Армагеддон не намечается, но было бы неплохо, если бы вы выслушали это прямо сейчас».
Кряжин был этому несказанно рад. Поскольку Яресько, увлекшись, начал рассказ уже по второму кругу, полагая, что чем больше он наговорит, тем проще будет договориться со следователем, наступал момент, когда его следовало притормозить и попросить стереть с уголков рта накипевшие слюни.
Он окажется здесь вторично через несколько часов. Это самый простой способ перепроверить то, что сейчас он, увлекшись, наболтал. И попросить начать сначала. Хоть сейчас-то он не сомневается в том, что его пишут?..
– Так я насчет записи… – мучаясь от полной зависимости, напомнил Яресько.
И его, взволнованного, увели. А сыщик, покосившись на портрет Президента и расположившегося напротив него Чезаре Ломброзо, присел на соседний стул. Особая черта любого сыщика – он никогда не сядет на то место, где обычно сидят допрашиваемые. Точно так же, как никогда не прикоснется к стакану, из которого тот пил. Будь тот при этом хоть руководителем другой страны. Вряд ли кто из тех, кто оказывается в подобных кабинетах, знает, что он сел не на случайный стул и в момент волнения пил не из первого попавшегося стакана. И в протоколе расписывался не просто попавшейся под руку оперу или следователю авторучкой из канцелярского набора.
Всяк сюда входящий должен быть осведомлен: независимо от причин пребывания в этих кабинетах вам предложат сесть на «специальный» стул («Нет-нет, вот сюда, со мной рядом!»), «специальный» стакан предложат в момент внезапно появившегося приступа жажды («В какой же ящик я его сунул?..») и расписаться дадут «специально» подготовленную для этого ручку («Эта не пишет, вот этой попробуйте»). И хозяин кабинета обязательно предупредит несведущего, но «своего», чем ему пользоваться стоит, а чем нет. Именно по этой причине муровец обошел стол, бросил взгляд на Кряжина, получил согласие и уселся на стул напротив.
Тоцкий потратил время не зря. Задачу первую, наиболее доступную для быстрого исполнения, он выполнил в течение часа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14