- Давайте перемещение чувств.
- Нет, - сказал Громов, - только не Кудров, он устал.
- Я вполне отдохнул, Петр Нилыч, - возразил Кудров.
- Нет-нет, - сказал Громов. - Теперь пусть Иоффе.
- Именно, с удовольствием, - сказал Иоффе несколько унылым тоном, но с улыбкой.
- Это ваше "переселение душ" выглядит как будто эффектно, - обернулся Громов к Рубену.
"Ого! Еще бы не эффектно", - подумал я и надел ниже видеообруча биотоковый ошейник.
Итак, моим партнером будет Иоффе. Рубен уже навесил на него амуницию.
Этот главный эксперимент заключался в следующем. Меня привяжут к креслу и вместо того, чтобы передать мое зрение партнеру, наоборот, мне закроют глаза, а его зрение передадут мне в мозг. Кроме того, мне от него передается некоторая доля биотоков его слуха, осязания и обоняния. А от меня к нему идет та часть моих токовых систем - нервной, двигательной, рефлекторной и мыслительной, - которая возбуждается его раздражителями. В итоге он воспринимает идущие от меня сигналы как информацию, управляющую его движениями и вообще всем его поведением. Схема тут очень путаная. Бесчисленные обратные связи, мудреные фильтры. Шедевр, вершина изобретательности Рубена. Грубо говоря, в принимающего должно войти "я" индуктора. Я должен войти в Иоффе.
Рубен начал регулировку уровней сигнала. Тут сорокаканальная передача, и регулировка очень тонка. Я видел, что дело идет с трудом, Иоффе слишком нервничает. Чудак, ему предстояло лишь забыться, ненадолго "потерять себя". Что-то вроде сна или гипноза.
Подстроив последний биопотенциал, Рубен пригласил всех членов комиссии в коридор, где они секретно от Иоффе придумали программу опыта. Это было сделано быстро. Через несколько минут я держал в руках записку, в которой значилось:
"Написать как можно быстрее цифрами и словами номера своего паспорта и комсомольского билета; сделать первое упражнение своего утреннего гимнастического комплекса; открыть книгу на странице, номер которой равен числу лет вашего возраста, и прочитать вслух несколько слов, начинающихся на начальную букву месяца вашего рождения; отвечать на устные вопросы, но на первый из них не отвечать - отказаться".
Я три раза прочитал задание. Кажется, запомнил хорошо.
Рубен спросил меня, все ли ясно, отобрал записку, надел мне на глаза повязку, плотными брезентовыми лентами пристегнул к креслу мои руки и ноги. Я сидел, крепко связанный, не способный шевельнуться, ослепленный.
- Ну, Сережа, время. Ни пуха ни пера! - услышал я тихий голос Рубена, и он надел мне на уши мягкие круглые глушители.
Потеряв общение с внешним миром, я должен был минуты четыре ждать биотокового равновесия. И тут я пустился в свои любимые мечты. Я думал о том времени, когда наши опыты триумфально завершатся, когда вместо этого толстенного кабеля партнеров соединят просто радиоволны. Нажал какую-то кнопочку - вызвал абонента, живущего в Африке, и тот передает мне частичку своего зрения. Из Ленинграда я увижу мир его далекими глазами! Без всяких телевизоров! А может быть, удастся получить от него не только зрение, но и другие чувства, ощущения. А ему - передать свои. Или, скажем, совмещать зрение, слух разных людей... Делать слепых зрячими, глухих способными слышать...
Потом я мысленно повторил задание и подумал, что к его составлению наверняка приложил руку Кудров. Не отвечать на первый вопрос! Надо ж додуматься. В лабораторных опытах мы такого не делали, потому что... потому что верили Друг Другу. Впрочем, требование достоверности...
Я почувствовал острый укол в затылочной части - Рубен включил на меня Иоффе. Тьма превратилась в смутную, туманную белизну. Из нее неясно выплыли стены комнаты, лица членов комиссии, обступивших меня... Еще один укол... Нет, не меня, а Иоффе. Нет, надо помнить, что меня, именно меня... Вот стоит Лариса Галкина! Я никогда не называл ее по имени. Иоффе наверное близорук, не очень хорошо видно. Будто не в фокусе. Теперь я начинаю слышать. Кто-то говорит. Звук не непрерывный, а прерывистый, искаженный, грубо сложенный из отдельных элементов. Смысл я уловить не могу. Какой-то хрип... Звук становится отчетливее. Это говорит Громов:
- Ваше самочувствие? Как чувствуете себя?
Хочу ответить сразу "хорошо" и "так себе". Первое мое, второе Иоффе. И тут же вспоминаю: на первый вопрос отвечать нельзя. Говорю:
- Я отказываюсь отвечать. - И не узнаю своего голоса. Он прерывист и невнятен. И тембр! Тембр Иоффе!
Я пытаюсь вспомнить, так ли это должно быть. Так ли бывало прежде? И думаю, что все-таки это поразительно! Слава богу, я не скептик, я еще не разучился удивляться...
Иоффе как будто уже не мешает. Передо мной - лист бумаги и карандаш. Надо писать номера паспорта и комсомольского билета, Быстро пишу. Цифрами, потом словами. Вижу "свои" пальцы - незнакомые, узловатые, морщинистые.
Надо мной склонился Кудров. Смотрит, как я пишу. Видно, изучает почерк. Я встаю, чтобы сделать гимнастические движения. За мной тянется шлейф проводов. Члены комиссии расступаются, дают мне месте. Опять непривычное: я выше Рубена. Он смотрит на меня дружелюбно, спокойно, чуть-чуть тревожно. А впереди, прямо передо мной - фигура скрюченного, связанного человека с повязкой на глазах и глушителями на ушах. Я настоящий! Там, подле этой фигуры, подле меня - Галкина. Она следит за дерганьем моих настоящих рук и ног, за движением губ, снимает кардиограммы, энцефалограммы и все прочее.
Размахивая руками и ногами, я чувствую некие намеки на сопротивление привязанных ремней. Это - оттуда, от моего настоящего связанного тела. Так и должно быть, так и должно быть. Все хорошо!
1 2 3 4