Фоном, сказала Алина, у них в ДК были задники.
Да, задники.
Это всего лишь нечто вроде малеванных декораций.
Задники действа.
Ах вот оно в чем дело!..
Значит, все то, сказал себе Гей, что связано, в частности, с Бээном, тоже имело общий фон.
Задники жизни.
Это были, выходит, задники к тем или иным танцам жизни, в которой уже Гей был одним из солистов.
Вот какая кристаллическая решетка вырисовывалась.
Точнее, лишь предварительный контур некоторых ее сторон.
- Да, но позвольте наконец представиться, - он встал при ее появлении из ванной и сделал церемонный полупоклон: - Гей...
- Как?!
У нее вырвался этот изумленный вскрик, и он замер с полуоткрытым ртом, не успев произнести свое полное имя.
Он, кажется, понял ее состояние.
- Да, того человека, помнится, звали точно так же...
- Он сжег себя сегодня вечером, - у нее дрожал голос.
- Да, я видел.
- И вы говорите об этом так спокойно?!
Он пожал плечами:
- Что же делать... Увы, это не первый и, надо полагать, не последний случай. К сожалению, жертва напрасная.
- Почему? - спросила она и тут же спохватилась: вопрос был, конечно, глупый.
- О нем уже почти никто не думает... Как не думают о тех, которые гибнут каждый день в войнах объявленных и необъявленных.
Почему-то именно тут она вспомнила Гошку.
Может быть, потому, что он был солдатом.
Война и солдат.
Солдат и война.
Эти два слова стоят рядом.
- Что же делать? - спросила она в тревоге.
- Образумиться... - Он пожал плечами. - Я говорю о тех, кто провоцирует новую войну.
Она долго молчала.
Кажется, теперь она вспоминала Гея.
То есть своего мужа.
Именно от мужа она впервые услышала эти слова.
Он ведь и в книге хотел написать об этом!
Вид пустого бокала, из которого Алина в ванной пила воду, а теперь нелепо держала перед собой, вернул их к тому, с чего они было начали.
- Ну что?.. - Он взял бокал из ее рук и поставил на холодильник. - Теперь поедем смотреть ночную Братиславу?
Она молча прошла к окну.
Из этого номера вид был не на Дунай, как поначалу Алина подумала, а на храм святой Марии-Терезы.
Как раз в эту минуту раздался звон колокола.
Алина знала, что Гей любил такой тихий, как бы печальный звон колокола.
- И вы тоже пишете книгу? - спросила она вдруг.
- Да... - смешался он.
И невольно огляделся.
Нет, нигде не было ничего такого, что говорило бы о его работе над рукописью.
Он привык это скрывать от всех.
Особенно от служащих фирмы, в которой он работал.
- Мне нужны не писатели, а социологи, - заметил однажды генеральный директор фирмы господин Крафт.
И Гейдрих - это было его полное имя - старался помнить об этом.
И даже здесь, в Братиславе, он всякий раз убирал все материалы с глаз долой.
На столе был только журнал с изображением на обложке президента одной великой страны.
- Так почему же вы подошли именно ко мне? - резко спросила Алина.
В ее голосе было раздражение.
Ему казалось, что она опять смотрит на церковь, в которой сегодня венчался ее муж.
На другой, естественно, женщине.
Но она, протянув руку почти к самому верху рамы, сказала:
- Там - Рысы...
Гей вздрогнул.
- Что вы сказали?
- Я сразу поняла, зачем вы приехали сюда, в Татры.
Она посмотрела на Красную Папку, которую он держал под мышкой.
- Да, - он кивнул, - мне давно хотелось побывать на Рысы.
- А это у вас... вроде отчета?
- Да!
- Я понимаю вас... Несколько лет назад мы с мужем тоже были на Рысы... А такие канцелярские папки, - вдруг произнесла она, - обычно лежат большущей стопкой на столе моего отца...
- Эту папку, - сказал Гей настороженно, - я взял у Бээна...
Было такое впечатление, что это странное имя на мгновение парализовало ее.
Мало ли что напомнило оно ей своим звучанием!
- Мне бы хотелось подарить вам на память маленькую брошюрку...
Он порылся в Красной Папке и достал книжечку с тонкой дешевой обложкой, на которой было написано:
HoMo prEkataStrofilis
Алина взяла ее нетерпеливо из его рук.
- Человек докатастрофический... - прочитала она с удивлением.
- Позвольте, я сделаю автограф...
Гей взял красный фломастер и, волнуясь, написал наискосок:
ЛЮБОВЬ СПАСЕТ МИР
Гей заметил однажды, что, когда он пишет, в его комнате, которую Алина иногда называет кабинетом, или в номере отеля - но пока еще не в домике на Истре, потому что никакого домика не было, - время от времени раздается стук, похожий, как он помнит по двум случаям, на стук в операционной, когда хирург бросает инструмент в металлическую ванночку.
Что касается Гея, он бросал на стол импортные фломастеры, которыми правил текст рукописи.
Синяя, красная, а также другого цвета вязь письма была похожа, если уж говорить о физиологии, на сплетения вен и артерий, пронизанных капиллярами правки.
Гей был уверен, что кровообращение его новой рукописи в целом достаточно жизнестойкое, но был не уверен в том, что не возникнет по чьей-то вине тромб, от которого остановится сердце.
И после того как Гей написал на обложке своей брошюры: ЛЮБОВЬ СПАСЕТ МИР, он бросил на стол фломастер.
И раздался звук, похожий на стук в операционной.
И Гей почувствовал укол в сердце.
Хотя, думая о тромбе, он имел в виду сердце рукописи, а не свое собственное, - простим ему, как бывалому графоману, эту велеречивость!
Однако укол есть укол.
В чье бы сердце ни кололи.
Гей совсем недавно похоронил своего хорошего друга, тоже социолога. В науку они пришли по-разному, но уйти из нее, а вместе с тем и из жизни вполне могли одинаково. В сорок два года у друга случился инфаркт. Жена говорит, что он ощутил небольшой укол в сердце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139