Раздирая руки и колени, Маликов торопливо пополз вдоль русла, потом, цепляясь за скрывающий его кустарник, полез вверх, к деревьям, а добравшись до них, побежал изо всех сил - только бы подальше от этого места.
Остановился он возле ручья. С удивлением обнаружил, что все еще держит в руках автомат. Прислушался. Стрельбы не было слышно. Куда теперь идти, где прятаться, Маликов не знал. Чувствуя какую-то опустошенность, он медленно побрел вдоль ручья.
Ручей оборвался в нескольких километрах от места боя, в гуще деревьев, под скалой, нелепым мертвым наростом торчащей из травы.
Маликов обошел скалу кругом. Из скрытой колючим жестким кустарником вертикальной трещины в скале, глубокой и довольно широкой - человек вполне мог спрятаться, - била прозрачная тугая струя источника. Радостно стукнуло сердце: эта щель и была сейчас его единственным спасением.
Хлюпая сапогами по воде, в кровь расцарапывая руки о колючки, Маликов продрался сквозь кусты и втиснулся между гранитными стенками в темный грот, в мягкую липучую паутину. С омерзением вытер лицо рукавом.
Так он и замер: стоя в полусогнутой, неудобной позе, почти по колено в ледяной воде источника. Автомат повернул дулом к выходу. Потом еще раз выглянул - не осталось ли следов?
Ручей уносил замутненную воду, пружинистая трава быстро распрямлялась, кустарник по-прежнему неприступно заслонял вход.
За ночь, проведенную в укрытии, он передумал многое. Да, никто не знал о его бегстве и вряд ли узнал бы когда-нибудь. Он был уверен, что Сосновский живым в руки немцев не дастся. Однако все это не помешало ему к утру возненавидеть себя. Мысли о Панкратове, Селиванове, Гавриленко, Сосновском не давали ему покоя. Мысли об остальных.
Отныне он обречен жить, жить и помнить.
Все остальное было так, как он рассказывал Лукьянцевой.
Подошел его троллейбус. Маликов поднялся в салон. Он сел рядом с полной женщиной в коричневом пальто и вязаной шапочке, обтягивающей голову.
По-прежнему беспокоила боль в сердце. Маликов сунул руку за пазуху, прижал ослабевшую ладонь к груди и ощутил частые неровные толчки. Он закрыл глаза и остался наедине с болью.
Троллейбус неторопливо катил от остановки к остановке, а боль становилась нестерпимой. Маликов сжимал зубы, чтобы не стонать. Левая рука казалась чужой, непослушной. Холодная испарина проступила на лбу. Обрывки мыслей мешались в голове. Сквозь пелену полузабытья он понимал только, что необходимо принять еще нитроглицерин - и немедленно на воздух. На следующей остановке.
Он распрямился, чтобы достать пробирку с таблетками. Все поплыло перед глазами, слабость не дала удержаться прямо, и он медленно повалился на плечо соседки. Троллейбус покачивало, и вместе с ним, то приближаясь, то отдаляясь, весь мир уплывал в темноту. Маликов задыхался, в горле громко клокотало. На лбу дрожали крупные капли пота.
Женщина скорчила брезгливую гримасу и раздраженно отпихнула его. Маликов как бы издалека услышал:
– Нажрался, черт старый!
– Не пил, нет, - сдавленно пробормотал он. - Сердце...
Мужской голос проговорил над ним:
– А ведь и верно, плохо человеку. Смотрите, какой бледный. Эй! Держись, не падай, дед... Водитель! Остановите троллейбус! Человеку плохо!..
Очнулся Маликов в машине "скорой помощи". Он лежал на носилках. Рот и нос закрывала упругая треугольная маска. Маликов вдыхал прохладный попахивающий резиной и пылью газ. Боль отпустила. Маликов чувствовал себя сонным, вялым. Над ним то появлялись, то пропадали, будто в расплывающейся пелене, женская и мужская фигуры в белых халатах.
– Пришел в себя, - сказала медсестра.
– Вижу, - отозвался врач. - Давление?
– Сто десять на семьдесят.
– М-да... Неважно поднимается. Вот что, сделай ему еще один. В той же дозировке.
Скосив глаза, Маликов увидел в руках медсестры шприц. Он терпеть не мог уколов. Стиснул зубы. Укол в руку...
Врач снял маску с его лица. Маликов хотел приподнять голову, но твердая ладонь мужчины легла на холодный липкий лоб, прижала голову к жесткой подушке.
– Лежите. Вам нельзя двигаться.
– Куда меня? - спросил Маликов слабо.
– В больницу, разумеется.
– Инфаркт?
– Разговаривать вам тоже не следует, - уклонился от ответа врач.
"Не хочет огорчать", - равнодушно подумал Маликов.
Машина замедлила ход, плавно развернулась и встала.
– Приехали, - сказал врач с облегчением. - Ну, уважаемый, сейчас за вас как следует возьмутся.
На какое-то время Маликов впал в полубеспамятство. Он не осознавал, что происходило вокруг, и не мог определить, что ему чудится, а что совершается на самом деле.
...Приемный покой... Маликова перекладывают с носилок на каталку и везут по длинному пустому коридору. Перед глазами проплывают одинаковые плафоны на потолке. Гремят металлические двери лифта, гулко, резко, как беспорядочные выстрелы. Маликова вкатывают... в лес. Он просыпается с тяжелой головой и пересохшим ртом. Дико оглядывается. Где он? Что это?.. Он скрючился в каменном гроте. Ноги заледенели в сапогах, набухших за ночь от воды. Затекшие руки - на автомате. Ах да! Он вспомнил: бежал вчера с позиций, затем ночевка в гроте у источника... Бежал. Трус! То, что за это ему полагается расстрел, теперь не имело никакого значения. Пусть. Он заслужил. Предназначенная ему пуля ждала его еще вчера, там, в русле высохшей реки. Хуже другое. Хуже и страшнее. Вечный позор предателя и труса. Вернуться? Поздно! Он передвинул автомат за спину, нагнулся и зачерпнул воды. Два глотка шершавыми губами. Остатки плеснул в лицо, растер рукавом. Продрался сквозь колючки и сел на траву возле ручья.
1 2 3 4 5 6 7