- Все будет хорошо, - продолжает Сюзанна, как бы не слыша моей реплики, - все действительно будет хорошо, сейчас ты выпьешь лекарство, а потом уснешь, когда же проснешься, то мир станет другим, он будет новым, начнет сверкать и переливаться изумительно чистыми красками, поверь и не мешай! Я и не мешаю, я лежу и смотрю, как она подходит к тумбочке, достает из нее какой-то флакончик (как он оказался в ней, откуда?), берет стакан для питьевой воды, стоящий рядом с наполовину пустым (или наполовину полным) графином, наливает в стакан воды из уже упомянутого графина, а потом начинает капать из флакончика, первая же капля придает бесцветной воде ярко-рубиновый цвет, он прямо на глазах начинает сгущаться, пока не становится темно-вишневым, почти черным. - Выпей, - говорит Сюзанна. Я мотаю головой. - Не дури, выпей, ведь я не сделаю тебе ничего плохого! Я все так же мотаю головой, и тогда Сюзанна берет стакан и подходит к кровати, с внезапной ловкостью и (повторим) совершенно несвойственной ей силой она заставляет меня открыть рот, делая при этом мне очень больно, когда же я, не выдержав, разжимаю челюсти, то она вливает в меня всю жидкость из стакана, оказавшуюся на вкус чуть сладковатой и приторно-терпкой, с легким травяным привкусом. - Вот и все, - говорит она мне, - а ты боялся! Я не могу ей сказать, что боюсь до сих пор, мне просто не хочется ничего говорить, я лежу и смотрю в потолок, ожидая, когда выпитый раствор начнет действовать, но пока ничего не происходит, лишь чуточку подташнивает, но ведь это от нервов, скорее всего, это просто от нервов, так что я совершенно напрасно ожидал чего-то зловещего, разве может Сюзанна желать мне зла, думаю я, ощущая, как в теле появляется необычайная легкость, несмотря на путы, которыми стянуты руки и ноги, несмотря на то, что я распластан голым на кровати, как большая бабочка в расправилке безумного лепидоптеролога, уже большая, звонкая игла проткнула ее мягкое, покрытое нежнейшим ворсом брюшко, и руки профессора с еще большим азартом тянутся к иглам поменьше - приходит черед крылышек, пора и их спеленать тонюсенькими полосками мягкой папиросной бумаги! - Помнишь, - внезапно говорит Сюзанна, устраиваясь на кровати у меня в ногах (большой свет, ярко горевший, когда я вошел в номер, она погасила, тускло светит лишь ночник, что стоит в изголовье, на прикроватной тумбочке), - ты мне рассказывал про скульптурную группу, что видел в парке того дома отдыха, где тебе довелось побывать? - Я так же молча, киваю головой. - Еще тогда я начала догадываться, что с тобой происходит не совсем то, видимо, ты слишком много работал в последнее время, и в твоей голове совместилось два мира, один обычный, в котором и проходит наша с тобой жизнь, и тот, который ты конструируешь за письменным столом, согласен? - Нет, - говорю, - и ты прекрасно знаешь, что дело не в этом! Сюзанна начинает смеяться, а потом вдруг приближается ко мне и целует в губы, взасос, умело и долго, то есть так, как она не делала этого никогда, я чувствую ее голое тело, набухшую, полную желания грудь, плоский, хотя и мягкий живот. Сюзанна смотрит на меня широко раскрытыми глазами, рот ее плотно сжат, мне становится душно, комната заливается красным светом, рука Сюзанны пробегает по моему животу, гладит, отпускает меня, но это не значит, что пытка закончена, все еще только начинается, красный свет в комнате становится все гуще, он клубится, переливается, спрессовывается в непонятную массу, которую можно резать ножом как студень. Мне хочется спросить, входит ли эта процедура в прописанное лечение, я пытаюсь разжать губы, но понимаю, что это не удастся, как не удается разорвать ремень, стягивающий руки, и рубашку, плотным жгутом удерживающую ноги, как не удастся встать и покинуть эту пещеру, в которой застывшая красная масса закрывает уже верхние своды, лишь журчащая струйка воды нарушает тишину подземелья, соединяясь с хриплым дыханием Сюзанны, вновь начавшей обследовать руками мое тело. Но внезапно я понимаю, что Сюзанна оставила меня в покое, просто исчезла, растворилась в окружающем красноватом (да будет так) мраке. Ни ее хрипловатого дыхания, ни касания теплого и властного тела - я один, вокруг пустота, да вдобавок такое ощущение, что все эти чертовы путы, всего лишь мгновение назад сковывающие меня, исчезли и я свободен, хотя что толку от подобной свободы - непонятно где и в каком окружении, лишь все та же красноватая, желеобразная масса, но хоть можно встать с ложа (не кровать ведь это), встать и сделать первый шаг. Он дается с трудом, ноги ноют от веревок, кисти рук ломит от боли, но все это ерунда в сравнении с той свободой, которая внезапным даром свалилась на меня, и я смело (что уж совсем странно) иду в эту срамную, желеообразную, красноватую темноту, чувствуя лишь, как непонятно откуда взявшаяся вода холодит ступни ног, да порою некая мерзкая тварь - то ли крыса, то ли ящерица, хотя может ли последнее порождение Господа быть такой же волосатой, как любимый грызун всех подземелий, - невзначай касается меня и тогда озноб пробегает по всему телу. "Но где же Сюзанна, - думаю я, - куда подевалась эта безумная женщина? Неужели ее роль окончилась и она передает меня просто из рук в руки? Вот сейчас и начинается моя дорога скорби, долгая, вековая дорога, мощенная грубым булыжником, отполированным множеством ног таких же, как и я, страдальцев. Тысячелетиями проходили они по ней, неся за собой весь убогий скарб нажитых за жизнь - чего, грехов? А насколько греховен человек, чтобы вот так, как я, попадать в руки тому, кто непросто порождение тьмы, но сам есть тьма, хотя опять же - если свет, который в тебе, тьма, то что есть тьма?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32