Бессмертны лишь те, у кого нет сознания, кто себя не осознает. Камни бессмертны. Это понятно. Но и бабочки бессмертны. Потому что любая бабочка чувствует и воспринимает мир абсолютно так же, как и та, которая жила за год до нее, которая порхала с цветка на цветок десять, сто лет назад. И следовательно, это та же самая бабочка, бессмертная.
Поэтому изготовление моей точной копии, которая имела бы то же самое «Я», невозможно. Двух одинаковых «Я» во вселенной одновременно быть не может — только множество бессмысленных бабочек, бесконечно повторяющих друг друга. Некий незыблемый закон не допускает бессмертия мыслящих существ. Даже такого сомнительного бессмертия, как бесконечное копирование одних и тех же индивидуумов. Потому что тогда исчезнет время — ведь оно порождается сознанием мыслящих существ, обреченных на смерть без права на помилование.
А в отсутствии времени вселенная существовать не может. Она погибнет.
Смертность мыслящих существ — вот бессмертие вселенной.
Такое Бог мог придумать только вместе с Дьяволом.
Они компаньоны в этом садистском проекте!
Конечно, если бы можно было провести перепрограммирование дома, самой, без Виталика, у которого слишком уж бегающие глаза, случайностей могло бы быть меньше. Однако у меня нет нужной аппаратуры. Да если бы даже и была! Нужен ассистент. А Максим в этих делах абсолютный чайник. Опять я одна.
Непоправимо, неизлечимо одна.
Ах, если бы мы с Максимом могли иметь ребенка! Мальчика. Или девочку. А лучше и мальчика, и девочку. Тогда мне сейчас не было бы так страшно. Не было бы так страшно уйти навсегда. Ах, если бы!
Но ведь это возможно. Возможно даже сейчас. Но кто нам поможет? Ведь нужны громадные деньги. У Максима таких нет.
Все очень просто. Ребенок — это слияние свойств матери и отца. Эти свойства, объединяясь, образуют новый организм, построенный из старых «кирпичиков». Мои качества и характеристики известны и формализованы. Но ведь и Максима можно формализовать. И полученную информацию прогнать через «генетическую программу», которая сольет нас в единое целое. И результат ввести в нашего ребенка. В мальчика. Или в девочку.
Да, он будет, естественно, кристаллоидом. А как же иначе? Потому что я — мать. Ведь и у одного из древнейших народов планеты, у евреев, национальность передается по материнской линии. Вот если бы Максим был кристаллоидом, а я — человеческой женщиной, то родить ребенка было бы гораздо труднее.
Правда, и с моим сыном не все так просто. Он ведь должен как-то расти… В том числе и в высоту. Ведь не может же он сразу быть взрослым…
Господи, о чем я! Что за нелепые фантазии!
Мне опять страшно.
* * *
В тот день (а было это, кажется, 24 декабря — в горячечной голове Линды в последнее время все перемешалось: и числа, и события, и ощущения) она встала очень рано. Ну да, именно встала, потому что по ночам она часто лежала в полной темноте и в абсолютной прострации.
Собралась, то есть сложила в сумку все необходимое. И было в этом что-то очень похожее на то, как люди собираются в больницу: мыльницу, пасту и зубную щетку в целлофановый мешочек, смену белья, халат, тапочки, косметичку, ложку и кружку, прокладки… Да, и книжку какую-нибудь, полегче… И еще талисманчик, какого-нибудь пушистого котика, которого еще в школе к рюкзачку цепляла… В общем, очень грустные сборы.
Конечно, Линде все это было без надобности. Мобильник да кошелек — вот и вся ее движимость, которой ей вполне хватит в любом месте — лишь бы электрическая розетка была под рукой.
Собравшись, она тихо, чтобы не разбудить Максима, наговорила на магнитофон слова любви и нежности, не предназначенные для посторонних ушей. Не вторгаясь в эту сокровенную сферу, можем лишь сказать, что Линда просила Максима не волноваться. Все пройдет самым наилучшим образом, и совсем скоро она вернется к нему обновленной. В общем, пусть готовит праздничный стол и патефон с пластинками для зажигательных танцев.
«Я с тобой не прощаюсь — голос Лингды звучал на удивление спокойно, — потому что все пройдет нормально. Я все предусмотрела. Но на всякий случай оставляю тебе папку с файлами. Она в моем компьютере. Называется „Линда“. В ней я, сосканированная. То есть такая, как сейчас».
И все-таки ее голос слегка дрогнул. В самом конце, когда она тихо произнесла: «Люби меня. И помни».
Села в машину. Еще раз стремительно прогнала в памяти весь план с мельчайшими подробностями. Энергично сжала пальцы в кулаки. Разжала. Громко выдохнула. И повернула ключ зажигания.
Долго кружила по Москве, вспоминая места, где когда-то бывала. Жадно всматривалась в лица людей, которые будут проходить здесь завтра. А ее, может быть, не станет. Она и завидовала им, и жалела их. Потому что и они когда-нибудь уйдут навсегда. Кто-то совсем скоро. А кто-то, может быть, и раньше, чем она. Да, они чужие. И даже больше, чем чужие. Но у нее ведь нет своих, никого в целом свете. Лишь Максим — самый близкий из чужих. Ведь без него ей не обойтись, потому что мыслящее существо не может сохранить свой драгоценный разум, если вообще никого нет рядом. Законы социума, она это где-то читала…
В двенадцать Линда приехала к Виталику. Но уже не в Кузьминки, где тот жил в хрущевском клоповнике, а на Преображенку, куда он перебрался, получив солидный аванс. Это была вполне приличная двухкомнатная квартира с окнами во двор, комфортабельная и чистенькая, поскольку новый жилец еще не успел ее уделать. Раздолбай неотесанный.
Виталик, несмотря на столь ранний час, был полон энтузиазма и излучал энергию. То ли созидательную, то ли разрушительную.
— Are you ready?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67