И опять скрылся за маской деревенского дурачка. — Почему ты закрыл долину, Риллавен, владыка Нитриена, — действительно ли хотел спасти своих подданных от войны, или боялся услышать из уст Беловолосого слово «предатель»? А после четыреста лет прятался ото всех, кто хоть сколько-нибудь его знал. И едва пришлось выползти из норы в большой мир, попытался отмыться от скверны чистой кровью. Вполне логичное завершение пути.
— Проводника я, Риллавен, тебе дам, — сказала Феофания. — Исключительно ради Нитриена, нельзя обрекать долину на гибель. — Вампирка глянула на поникшего, отрешённо глядящего в пол хелефайю. — И всё-таки ты незаслуженно везуч. Если бы только ты шёл с искуплением не Славяну-Освободителю… Клянусь пред изначалием, Риллавен, я на кишках бы тебя повесила. Собственноручно. А ещё лучше — отдала бы владыке Эндориена. Он книгочей, премудрый, не мне чета. Такую бы казнь тебе измыслил… Потёмочная смерть пустяком покажется. Но право первого суда действительно принадлежит не мне. А Славянов суд ни один вампир оспаривать не станет никогда. Да и в Эндориене тоже согласятся с его решением.
— Я одного не пойму, — сказал Риллавен. Взгляд поднять он так и не осмелился, обвисшие уши отвернулись к затылку. Вампирам даже стало его жаль. — Почему Оуэн так меня и не проклял. Ни на эшафоте, ни в посмертии.
— Беловолосый слишком сильно любил тебя при жизни, — сказал Дуглас, — чтобы проклинать после смерти. Ему и в голову не пришло в чём-то тебя обвинить. Просто не додумался.
Риллавен ошарашено уставился на Дугласа, уши встали торчком, кончики агрессивно повернулись вперёд.
— Всё-таки все мужики до единого и тугоухие, — сказала Феофания, — и косноязыкие. А думают преимущественно нижними полушариями. Когда баба говорит, что очень любит свою подругу, никому и в голову не приходит заподозрить её в лесбиянстве. Но для мужчины признаться в дружеской любви немыслимо. Сразу всем пошлятина в голову лезет, и в первую очередь им самим. Риллавен, ты уши вымой, что ли, а ты, Дуглас, мог бы слова произносить и поотчётливее. Не каждый поймёт, о какой любви идет речь — дружеской, любовной или ещё какой.
— Что стало с мечом? — спросил Риллавен. — Соколы ведь его не нашли… Или всё-таки нашли?
— Нет, — ответил Малькольм. — Беловолосый где-то его спрятал. Соколы так и не выпытали где, хотя обрабатывали беднягу куда как лихо. — Малькольм немного помолчал. — Неплохой король из него получился, общины отлично ладили с Оуэном. Если бы не эти пернатые твари…
— Ладно, — решительно оборвала тему вампирка, встала с кресла и начала шарить в ящиках своего стола. — Давайте о делах теперешних. Твой дальдр, — глянула она на Риллавена, — на Техничке для искупления не годится, станет обычной остро заточенной железкой. Вот возьми, — она подошла к хелефайе, положила на столик дрилг с острым каменным лезвием — на семнадцать столетий старше Риллавена, дрилг из Пинемаса. Тогда кровозаборников ещё не придумали, Жизнь набирали особым ножом — узкое недлинное лезвие, продольные желобки на обеих сторонах клинка и боковые канавки для стока крови в особую чашечку, которая в те годы всегда была в паре с дрилгом.
— Он сохранит свою силу и на Техничке, — сказала Феофания.
— Благодарю, — Риллавен встал, глубоко поклонился. — Я ваш должник, повелительница Калианды.
— И не мечтай, — отрезала вампирка. — Это не для тебя, а для Славяна. Ну и для Нитриена немножко.
Риллавен убрал дрилг в трёхразмерный кошель, внимательно посмотрел на калиандскую повелительницу, уши полностью развернулись к вампирке.
— Феофания, неужели всё может вернуться — и Пинемас, и сады вместо крепостных стен, и Великий Всеобщий Союз? Мир без насилия и потоков невинной крови?
— Не знаю. Но верю, что да. Иначе и жить незачем. И верю, что новый Пинемас будет лучше первого. Знаешь, мне очень понравилась мысль Славяна, что ныне живущие должны превзойти величие древних. И сравнивать себя надо только с величайшими из великих, только они и есть единственно достойные друзья и соперники.
— Человеки так и делают, — сказал Риллавен. — Потому и свершают столь много.
— А мы чем хуже, Риллавен?! — воскликнула вампирка. — Или мы не люди? Когда-то в наши ум и доблесть поверил Пинем. И ни разу не пожалел о своём доверии. Так может и нам самим пора поверить в себя? Тогда поверят и другие.
— Не знаю, — сказал хелефайя. — Пора, наверное. Но ты слишком сложные вопросы задаёшь, повелительница Калианды. Я всего-навсего владыка, а не философ или менестрель. Идеи творят они, а мы всего лишь проникаемся ими и воплощаем. К тому же сейчас я хочу, чтобы мне поверил только один людь. Не снял вину — чёрт с ней, пусть получу всё, что за три тысячи двести лет заслужил. До семидесяти, — с усмешкой пояснил Риллавен, — я ничего мало-мальски заметного не сделал. Нет, — повторил он, — не вину снял, а поверил. Просто поверил — это гораздо больше.
Феофания подошла к нему, положила руки на плечи, заглянула в глаза.
— Удачи тебе, Тьиарин. И малой меры искупления.
* * *
Идущего по линии крови вампира Славян почувствовал, когда тот подходил к подъезду.
— Ну вот и всё, — сказал Славян. — Нашли.
Прятаться от посланцев владыки Нитриена он не собирался. Правосудие должно свершиться, даже если это вновь будет потёмочная казнь. Но вряд ли — ходочанина уничтожат быстро и надёжно.
Славян открыл входную дверь.
— Слава, ты куда? — окликнула из кухни мать Серосовина.
— Покурю на лестнице, — придумал он объяснение. Курят подолгу, так что уйти с посланцами Нитриена он успеет прежде, чем кто-то задумается, а что можно столько времени на лестнице делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172