В общем, все как обычно.
— Ну и как тебе это? — кивает Сэм на экран. Сэм — жуткий националист и патриот, после того, как ублюдки из НОАШ расколотили ему витрину во время празднования Дня Императора. Просто пальнули по ней из дробовика из окна какой-то колымаги, выразив, таким образом, свой протест. Самуил до сих пор не может понять, как соотносится витрина его забегаловки в недорогом районе с политикой Императора на новых территориях. Зато теперь он внимательно слушает всех этих лысых мудаков в галстуках, что любят сделать вид, что говорят умные вещи и пекутся о благе народа, хотя их власти не хватает даже на то, чтобы запретить рекламу наркопива возле школ. И еще он принципиально не берет на работу латиносов.
— Да так как-то, — неопределенно пожимаю я плечами, — По барабану мне, ты же знаешь, дружище.
Мне действительно по барабану. Я вижу, как толпы худых черноволосых людей загаживают Зеркальный город. Мой город. Как ширятся Латинские кварталы и как раковой опухолью расползается оттуда трущобная дрянь. Как опасно стало показаться на улице в спальном районе, ночью, одному и без оружия. И как забитые, плюгавые латиносы в последнее время стали подозрительно организованы, наглы и предприимчивы. Но мне до кадыка насрать на это, потому что от меня тут ни хрена не зависит. Эти болтуны из парламента Зоны могут трещать сколько душе угодно, и сколько угодно могут устраивать показательные процессы над убийцами и террористами, частенько заканчивающиеся смехотворными приговорами, но реальной властью на Шеридане обладает только Император. Его право решать — казнить или миловать. И как казнить. Только ему подчиняется армия и Национальная гвардия. И я понимаю, что время разговоров уже давно прошло, но понимаю также, что у Императора длинные руки — очень много длинных рук, но всего одна голова. И если император мне прикажет, я возьму штык поострее, и посшибаю со смуглых шей эти гребаные кудрявые головы. Еще я понимаю, что думаю так потому, что я бывший морской пехотинец. Кто не служил, тот не поймет. И Сэму это объяснять долго, потому как он не служил, да и не хочется мне. Не хочется сидеть, и переливать из пустого в порожнее, как та четверка на экране. Поэтому я всегда отвечаю, что мне по барабану. Удобная такая формула. “Ты меня не трогай, и я тебя не трону”. Я бы мог объяснить Сэму, что нужно делать. Это ведь так просто. Просто завести себе здоровенный такой дробовик, пятизарядную дуру шестидесятого калибра полицейского образца. Набить ее патронами с картечью, и когда в следующий раз чернявый выродок врежет битой по твоей витрине, или выстрелит в нее из машины, схватить эту дуру, и разрядить ее ему вслед. И тогда из каждого бара, каждой парикмахерской, каждого мелкого офиса хлынет поток свинца и сметет с улиц эту шваль, и снова сделает ее незаметной и знающей свое место. Но Сэм — законопослушный гражданин. Ему проще нажать ногой тревожную кнопку, и полиция приедет, куда ей деться? — и пяти минут не пройдет, и устроит показательную погоню по всем правилам, и ни хрена не поймает, и уедет с чувством выполненного долга, а ублюдки с дробовиком приедут снова и с криками “Да здравствует Демократия!” и ”Долой имперскую диктатуру!” бросят в дверь самодельную бомбу. И политики вновь будут говорить с экранов об эскалации насилия и о необходимости принять жесткие меры и применить санкции. С такими вот мыслями я и допил свою первую кружку.
— Сэм, включи чего-нибудь повеселее, — прошу я, и визор шарахает в зал гулким ритмом, запахом мускуса и сладкого пота от извивающейся в танце полуобнаженной смуглой женщины.
Даже Лейла поднимает голову и заинтересовано разглядывает тропическую секс-бомбу. Я же беру вторую кружку и в три глотка осушаю ее наполовину. Смотрю на часы. Еще час — и можно ехать за Никой. Я представляю, как снова будет вечер вдвоем, она и я, а потом ночь, и от накатившего ощущения ее сильного тела мне хочется броситься в машину и забрать мою кошку из ее офиса прямо сейчас.
— А ничего, уютненько тут у вас, — звучит над ухом странно знакомый голос.
Я поворачиваюсь и нос к носу сталкиваюсь с сержантом Корпуса морской пехоты в нелепом штатском прикиде. С Эрнесто Фаром, или с Гусеницей. С Гусом, собственной персоной.
— Твою мать, Француз, — только и может сказать Гус, и мы крепко обнимаем друг друга.
В зеркальном отражении за стойкой я вижу, как на нас, двух обнимающихся здоровенных мужиков, исподтишка пялится допивающий кофе клерк за столиком. И Лейла тоже смотрит с нескрываемым любопытством. Она еще не поняла в чем дело и мысль о том, что я скрытый гомик, для нее чрезвычайно нова и интересна.
4
— Гус, сволочь ты этакая, сколько лет мы с тобой не виделись? — интересуюсь я, усаживаясь за столик.
— Столько не живут, Француз, — весело скалится Гус. Отхлебывает пива, одобрительно кивает, глядя на кружку, — А ты изменился. Помягчел. Спишь на мягком, много мяса потребляешь?
— Гус, хватит сленга, давай поговорим как люди. Я уже пятнадцать лет, как завязал.
— Это ты завязал. А я только оттуда. И для меня это никакой ни сленг, чугунная твоя башка, — снова отхлебывает, задумчиво щурится, — Пятнадцать лет… как время летит, епть…
— Гус, ты — как привидение. Я уж позабыл, нахрен, все. Все говно забылось, остались только какие-то картинки яркие. Так бы и прогулялся сейчас по Марву. Тогда все так просто было… Помнишь, как мы жили в Марве?
— Совсем ты старик стал, Француз. А такой кабан был в поле… Хрена там помнить — дыра дырой. Только пиво там и хорошее. Да девки недорогие. Я только вчера оттуда. А говна там и сейчас хватает, даже больше стало, — говорит Гус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23