.. Везде голоса, везде живут люди -- мир велик. Как прошли эти десять лет... Головы не поднял. А ведь еще не жил, ничего не видел - и уже закопался, растерял молодость... Сам виноват. А-а, где сам, а где и помогли... Чертова жизнь. Как жить, как жить...
Хочу сказать
На лестничной площадке выпивали трое. Магазин только что закрылся, толпа отхлынула. Те, кто остался ни с чем, нехотя расходились и исчезали в темноте, а счастливцы населяли подъезды и лестничные площадки ближайших домов. Здесь женщины гуляли с детьми и встречали незваных гостей сильными упреками, а те отшучивались или огрызались и старались просочиться в подъезды, растечься по этажам. В нашем подъезде нет бодрых женщин с хорошим голосом, и бутылочники его любят. Чем выше этаж, тем лучше место. Можно спокойно постоять, посмотреть в окно - летние виды у нас хороши: домов впереди нет, среди полей течет река, а за ней лес. Зимой просто темно, но зато тепло и тихо.
Эти трое поднялись на четвертый этаж и выпивали спокойно и молча. Я видел, как они входили - бутылок шесть было, не меньше. Это сварщики. Днем они работали в глубокой канаве около нашего дома. Прорвало теплоцентраль, и они сваривали большую трубу. Вода ушла в землю, на дне осталась жидкая грязь, поднимался густой желтый пар - и в глубине копошились люди. Время от времени они выбирались на поверхность, кашляли от сырости, ежились на ветру, закуривали и молча смотрели вниз, в темную яму. Теперь они стояли в тепле, и пили из бутылок, по очереди. Потом двое ушли, а один остался. Я слышал, они звали его, а он говорит - "я постою еще..." Те вышли из подъезда, поддерживая друг друга дошли до угла и скрылись.
Один все оставался у окна, потом он неуклюже свалился и стал что-то говорить. Я вышел на лестницу, посмотрел вниз. Он сидел, привалясь к стене, и говорил, почти шепотом. Я подошел к нему и узнал. Совсем молодой парнишка, он живет в соседнем доме. Я здесь много лет и видел, как он рос. Такой крепыш, копался под окнами. Чуть отойдет в сторону, мать кричит из окна: "Не ходи... не беги... не бросай... измажешься, убьешься, машина задавит..." Нельзя, нельзя и нельзя... А теперь - все можно?.. Он не смотрит на меня, не видит, все говорит и говорит:
- Я хочу сказать вам... хочу сказать вам... хочу сказать...- и царапает рубашку на груди. Я нагнулся - а он плачет.
Всяк сверчок...
Они познакомились на конференции в райцентре и, вернувшись домой, уже несколько раз встречались, но ничего между ними не было - гуляли по улицам, а сегодня обедали в вокзальном ресторане. Она сильно отличалась от его жены - лет на пятнадцать моложе, крупная блондинка с тонкими чертами лица.
- Совсем молодая, - думал он, глядя на ее руки, на гладкую кожу на шее, - и что она нашла во мне... Неужели что-то будет...
Он уже лет десять не изменял жене, а раньше - два раза, и происходило это как-то торопливо и неловко, и удовольствие быстро сменялось страхом, что встречи станут известны... После ресторана они шли по темным улицам, стояли в каком-то подъезде и целовались, она вздыхала и прижималась к нему, и уже не говорила "нет-нет" и не отталкивала его руки. Он шептал - "пойдем к тебе..." - и с замиранием сердца чувствовал, что сейчас она согласится. Они придут - она разденется... сама?.. или надо раздеть ее?.. и самому как-то успеть раздеться... Нельзя же раздеть - и остаться в пиджаке и при галстуке... Никогда он не знал, как поступать в этих случаях. И как давно это было... Он вдруг отчетливо представил себе, как окажется в постели рядом с молодым сильным телом... пятидесятилетний, лысый, стареющий, с мягким животиком и тонкими ногами... Надо было выпить, - мелькнуло у него в голове, - и обязательно крепкого, пусть даже водки... Он целовал и гладил ее, а она часто дышала ему в шею и пальцами мяла рыхлое плечо. Желание и растерянность боролись в нем, но остановиться он уже не мог - "пойдем к тебе, пойдем..." Он стал тянуть ее к выходу, но она мягко освободилась и, поправляя шапочку, сказала шепотом - "нам на трамвай, здесь, за углом..."
Они долго ждали трамвай, наконец, красный вагон нехотя выполз из-за поворота. Он уже знал - "две остановки", она крепко держала его под руку, по-новому, прижавшись к нему, и смотрела в лицо большими черными зрачками. Трамвай приближался целую вечность. Она что-то говорила, а он, почти не понимая, кивал головой, весь напряжен, и особенно остро видел и слышал в этот момент, как будто его жизнь кончалась. Он видел желтый и розовый свет на снегу, и как маслянисто блестят рельсы, и слышал крики мальчишек на катке за деревьями.
Трамвай подошел, двери с шипением раскрылись. На ступеньке она замешкалась, - зацепился за что-то ремешок сумочки. Он уже поставил ногу на ступеньку - и тут трамвай тронулся, дверь плотно замкнула створки - и он остался, едва успев выдернуть ногу. Он видел при слабом свете, как ее лицо замерло, брови поднялись... Мимо проплывал второй вагон, на ходу закрывались двери... Если пробежать пару шагов, постучать в стенку откроют... но он стоял и смотрел, как ее лицо удаляется и расплывается в темноте...
Он шел домой пешком, останавливался, страдальчески морщился, шептал "какой же я дурак..." Теперь он представлял себе, как все могло быть великолепно. И как хорошо он мог бы скрывать от жены - далеко от дома, другой район... И ничуть он бы не растерялся, что за чепуха, взрослый мужик, скоро пятьдесят... и что, не было у него баб?.. Он вспомнил, как его рука скользила по бедру, большому и плотному... "Дурак, дурак..." И вдруг волна жалости к себе и обиды нахлынула на него так, что дышать стало тяжело. Что за жизнь! Никогда с ним не случалось ничего яркого и увлекательного, а теперь уж никогда, никогда не случится - он будет стареть все быстрей, теряя интерес ко всему на свете, пока его, совершенно равнодушного и покорного, не опустят в яму, не закопают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12