Возьмем еще проще, грубей. Посмотрим, как ведет себя шарик в небольшой лунке, вокруг которой глубокий ров. Стоит слегка вывести его из равновесия, он тут же скатится на дно. Сильней действие - и он перекатится через край и упадет в пропасть, из которой уже не вернется. Возьмем любую химическую реакцию: стоит вывести ее из равновесия, как проявляется противоположная сила, смещающая обратно... Перейдем на уровни сложней, на клетки, простейшие организмы - все они стремятся вернуться в равновесие. Равновесие жизни далеко от истинного равновесия, которое символизирует тот глубокий ров, о котором я упомянул. Дело в том, что живые системы открыты потокам вещества и энергии, но это сейчас неважно для нас. Я хотел сказать только одно: жизненная энергия это не мысли о жизни и даже не чувства, а глубочайшая внутренняя сила, истоки которой, пусть грубые и примитивные, просвечивают и там, где нет ничего живого.
5
Жизненная энергия заставляет меня не только сопротивляться, это мог бы сделать и страх, но и распространять свою жизнь на других людей, на вещи, картины, книги, даже если это не способствует моему благополучию, безопасности, спокойствию. Зачем нужно было так отчаянно стремиться сохранить свою целостность, независимость, если и без этого можно жить? Моей жизни, как правило, ничто не угрожало. Более того, я думаю, что мог бы устроиться в ней лучше, если бы был податливей, мягче, управляемей другими, не стоял так на своем. Мне было бы легче. Нет, мне надо было жить по своему внутреннему плану. В согласии с собой. Жизненная сила толкала меня выразить себя, а не подчиняться другим жизням. Пусть мне будет хуже, но я - это я! Та же сила выживания, что у муравья, но поставившая меня в гораздо более жесткие рамки. Выжить только так!
Не испытывает ни страха смерти, ни восторга муравей, борющийся за жизнь, ни человек в бессознательном состоянии. Все это испытываем мы, когда чувствуем и мыслим. Соображения и чувства высшего порядка: любовь, долг, мораль - могут восстать против инстинкта. Они суживают ту лунку, область условий, которая удобна для шарика, для низшего по развитию существа, как муравей. Наше возможное пространство в этом смысле уже, мы многое не можем позволить себе для простого выживания. Зато наши чувства и представления глубже, ярче, определенней и сильней, чем у прочих живых существ, наше пространство богаче, разнообразней.
Конечно, попади я в лагерь или тюрьму... За пределами моих рамок сохраняется то животное пространство, которое всегда доступно для муравья . Но это уже не мой личный опыт. Я говорю только о себе. К счастью, мне повезло - жизнь не давила меня как муравья.
Без жизненной силы я остался бы больным, слабым, мягкотелым, неспособным на действия человеком. Я думаю, именно она, почувствовав опасность, призвала на помощь волю, концентрацию внимания, о которой я так много говорю. К счастью, было что призвать. Наследие матери, ее гены. А потом начали бунтовать гены отца, и мое нерассуждающее, чувственное, нерациональное начало, которое тоже жизненная сила, но не столько воля к жизни, сколько любовь к ней... это начало вылезло на поверхность.
И здесь исчезает противоречие двух начал. Оно растворяется в единой основе, на которой стоят и мой отец, и моя мать, и все люди. Идя вглубь, я пришел к вещам известным, совсем банальным. Две силы: страх смерти и сила жизни. Так у всех. В общем, это естественно. Я такой же, как другие люди. Я прошел "насквозь" через те особенности, которые для меня характерны. Они заключались в оттенках того или иного чувства, в том, как решался вопрос выживания, в силе воли, внимания... Я должен был найти не просто равновесие сил, а такое жизнеспособное состояние, в котором мог бы себя выразить.
6
Со временем взрывы и катаклизмы ослабевали, амплитуда моих качаний из стороны в сторону уменьшалась, кризисы не исчезали, но не разрушали больше дотла... Но и сейчас мне по-прежнему необходимы периоды "смуты", страха и упадка, разрушения, если не основ, как было с наукой, то хотя бы вчерашних достижений. То мне хочется рисовать, и я забываю о прозе, то слова начинают стучать в голове, а живопись теряет смысл на половине картины... То я принимаю решение заняться графикой... а сажусь и пишу рассказы, и ничего с этим поделать не могу. Я ложусь спать, и так же, как в науке, думаю скорей бы утро... Я пишу большие вещи, довожу до конца, тщательно отделываю детали, слежу за стилем... а потом все оказывается негодным, все! Я по-прежнему не могу строить далекие планы. Мои вещи растут, как деревья ясно, что будет ветка, но до последнего момента непонятно, где точно она разовьется.
Мог ли я придти к такому относительно бескровному равновесию раньше, в начале пути, или эта "кровь мешками" была неизбежной?
Думаю, что бескровного пути не было. В начале такие близкие занятия меня не устроили бы. Разница между "рациональностью" моей прозы и нерациональным, спонтанным характером живописи имеется, но она невелика. Очень короткие рассказы пишутся не менее спонтанно, чем картинки, здесь больше общего, чем различий. Я еще буду об этом говорить. Нет, в юности, да и в зрелом возрасте моя полярность была слишком высока, напряжение сторон гораздо сильней, чем сейчас, и союз проза-живопись, те мелкие скачки и карманные революции, которые я устраиваю себе... сами, конечно, устраиваются... не дали бы мне облегчения. Страх и сила жизни погнали меня по большим буграм и глубоким ложбинам, в которых я копошился по многу лет.
А дальше, что дальше? С дальнейшим ослаблением силы жизни, а, может быть, и страха?.. утихнет спор двух начал, ослабнет внутреннее напряжение и угаснет творчество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62