Деда ДД я видел один раз мельком, лет сто назад, на вечеринке у Лопухина по случаю сдачи нашей первой сессии. Тогда он произвел на меня неприятное впечатление, хотя я не помнил точно, почему. Восстановить его облик в памяти мне тоже не удавалось, поэтому, глядя из окна на прогуливающихся внизу пенсионеров с собачками, я не мог определить, какой из них является Лопухиным-старшим.
За спиной у меня заскрипели половицы — в комнату ввалился ДД с подносом в руках. На подносе стояла бутылка вина, бокалы и две большие зеленые свечи в заплывших воском канделябрах. — Как здорово! — с придыханием сказала Наташа. Вот чего я не могу понять в женщинах, — и, наверное, не пойму никогда, — почему они так часто стараются выглядеть глупее, чем есть на самом деле?
— Еще минуточку, — попросил Лопухин, передавая мне поднос. — Где-то, кажется, были конфеты…
Пока я расставлял принесенное им хозяйство на широкой поверхности стола, явились и конфеты — «трюфели» в граненой хрустальной вазочке. Чиркнула спичка, ДД потянул за витой шнур, и комната из мрачной и необжитой тут же стала действительно уютной и таинственной. Темнота съела жуткое пустое пространство над головой, и свечи очертили тонкий размытый круг на расстоянии метра от стола.
Лопухин довольно умело откупорил бутылку и разлил по бокалам вино. Это был «Букет Молдавии», редкостный и почти исчезнувший в наше время напиток.
— Дима, — спросила Наташа, — можно, я заберусь на тахту?
Прежде чем он успел пробормотать: «Конечно, конечно, разумеется», Наташа была уже там, свернулась клубочком и почти пропала в густой тени. Я протянул ей вино. Из тени появилась золотистая рука, взяла бокал и спряталась снова.
Лопухин провозгласил:
— За встречу!
Мы выпили. Вино было действительно отменное.
— Дима, вы обещали спеть, — напомнила из темноты Наташа. — У вас еще не пропало настроение?
— Ничуть, — ответил Лопухин, резво вскакивая со стула. Кажется, он снова стал прежним восторженным лопушком. — Боюсь, правда, мой репертуар покажется вам малоинтересным. Это ведь, в основном, полевые археологические песни, они сочиняются и поются зачастую прямо на раскопах, и тематика у них, как правило, историческая…
— Очень интересно, — заявила Наташа. — Никогда в жизни такого не слышала.
— Тогда слушайте, — улыбнулся Лопухин, взял гитару и начал перебирать струны, глядя на пламя свечи:

За Танаисом-рекой, эх, рекой,
Скифы пьют-гуляют, э-эй,
Потерял грек покой, грек покой,
Скифы пьют-гуляют.
Степь донская широка, широка —
Все Причерноморье, э-эй,
Повстречаю грека я, да грека я,
Во широком поле…

Это действительно была старая песня евпаторийской экспедиции, когда-то давным-давно я слышал ее, но потом, разумеется, забыл, и теперь неожиданно вспомнилась мне наша археологическая практика после первого курса, выгоревшие на солнце рыжие развалины Херсонеса, костры на берегу невидимого ночного моря, переборы гитары и прочая романтическая дребедень, казавшаяся тогда единственно прекрасной и стоящей штукой в мире.
Выпью критского вина, эх, вина, — заливался меж тем Лопухин, — Не смешав с водою, э-эй,
Загуляю до утра, до утра
С гетерой молодою…
Я представил себе загулявшего с гетерой ДД и улыбнулся в темноте. Затея с вечером, как ни странно, начинала мне нравится.
Когда Лопухин закончил петь, я налил каждому по второй рюмке вина. Разумеется, это была никакая не доза для меня, и все же я почувствовал, что начинаю испытывать непонятную тоску по времени, когда жизнь моя была иной, чем теперь, и поймал себя на том, что чуть ли не завидую ДД. Это была очевидная слабость, и я хлопнул еще рюмочку. Как раз к этому времени Лопухин добрался до некогда любимой мной песни про орла шестого легиона. Когда выяснилось, что орел шестого легиона все так же рвется к небесам, бутылка опустела окончательно.
В эту минуту громко хлопнула входная дверь, по полу ощутимо потянуло сквозняком и в коридоре зацокали о паркет твердые когти. В комнату ворвалась огромная, белая с рыжим собака и лая кинулась к Лопухину.
Поскольку никто не предупредил меня о размерах лучшего друга семейства Лопухиных, а память о чудовище из Малаховки была еще свежа, то я среагировал на появление собаки довольно своеобразно. Проще говоря, я необыкновенно быстро и ловко вспрыгнул на письменный стол, ухитрившись при этом не сбить ни одной свечи и не опрокинуть ни одного бокала.
— Ты что, Ким? — удивился ДД. — Это же Дарий, он добрый…
Добрый Дарий оскалил клыки и заворчал, напоминая, что собаки не любят, когда их боятся. Впрочем, теперь я его уже не боялся. Я осторожно слез со стола и потрепал Дария по холке.
— Хороший пес, — сказал я. — Только очень резвый.
— Никогда не думала, что ты боишься собак, — странным тоном произнесла в темноте Наташа. — Что это за порода, Дима?
— Московская сторожевая, — ДД повалил Дария на пол и стал почесывать его мягкий живот. — Он молодой совсем, ему чуть больше года… Дарька, Дарька, что же ты гостей так пугаешь…
— Дмитрий Дмитриевич, — сказал я деревянным голосом, — а у вас не найдется, случаем, чего-нибудь еще выпить?
ДД растерянно повертел в руках пустую бутылку.
— Да, — произнес он после короткого раздумья. — Да, кажется… Сейчас посмотрю…
Он встал и вышел. Собака направилась за ним.
Я обернулся к Наташе.
— Послушай, Натуль, я совсем не боюсь собак… Просто вышло так, что на днях меня сильно покусал один пес… ну, те царапины, которые ты видела… и теперь я… — тут я замялся.
Никогда не надо оправдываться. И уж совсем никогда не надо оправдываться, запинаясь. Потому что стоило мне сделать паузу, как Наташа тут же сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123