.. юродивая проповедь «непро­тивления злу» насилием... проповедь одной из самых гнус­ных вещей, какие только есть на свете, именно: религии...»
Еще в 1894 году Чехов писал Суворину: «Толстовская мораль перестала меня трогать, в глубине души я отно­шусь к ней недружелюбно... Во мне течет мужицкая кровь, и меня не удивишь мужицкими добродетелями... Толстов­ская философия сильно трогала меня, владела мною 6-7 лет, и действовали на меня не основные положения, кото­рые были известны мне и раньше, а толстовская манера выражаться, рассудительность и, вероятно, гипнотизм сво­его рода. Теперь же во мне что-то протестует; расчетли­вость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и в воздержании от мяса... для меня Толстой уже уплыл, его в душе моей нет, и он вышел из меня, сказав: се оставляю дом ваш пуст. Я свободен от постоя». Критикуя в другом письме послесловие Толстого к «Крейцеровой сонате», Че­хов так сказал: «Я третьего дня читал его «Послесловие». Убейте меня, но это глупее и душнее, чем «Письма к губер­наторше», которые я презираю. Черт бы побрал филосо­фию великих мира сего... Она вся, со всеми юродивыми послесловиями и письмами к губернаторше, не стоит одной кобылки из «Холстомера».
Толстой, со своей стороны, также любил Чехова как пи­сателя и как человека. Скромный, сдержанный, обаятель­ный - Антон Павлович вызывал у него большие симпа­тии. Толстой понимал и глубоко национальный характер творчества Чехова. Горький, наблюдая в Гаспре за отно­шениями писателей, позднее в своих воспоминаниях расска­зывал о Толстом:
«Вот вы, - обратился он к Чехову, - вы русский! Да, очень, очень русский.
И, ласково улыбаясь, обнял Антона Павловича за пле­чо, а тот сконфузился и начал баском говорить что-то о своей даче, о татарах.
Чехова он любил и всегда, глядя на него, точно гладил лицо Антона Павловича взглядом своим, почти нежным в эту минуту. Однажды Антон Павлович шел по дорожке пар­ка с Александрой Львовной, а Толстой, еще больной в ту пору, сидя в кресле на террасе, весь как-то потянулся вслед им, говоря вполголоса:
- Ах, какой милый, прекрасный человек: скромный, тихий, точно барышня! И ходит, как барышня. Просто - чудесный!»
Толстой дал обобщающую оценку творчества Чехова, сказав, что «Чехов - это Пушкин в прозе», а у себя в дневнике записал: «Чехов, как Пушкин, двинул вперед форму. И это большая заслуга».
Лев Николаевич читал и перечитывал нравившиеся ему произведения Чехова. «Читаю Чехова 2-ой день и восхи­щаюсь», - писал он в дневнике в марте 1907 года. Любо­пытно при этом, что нравившиеся ему чеховские рассказы он разделял на два «сорта» - первый и второй. К «пер­вому сорту» он причислял такие рассказы, как «Детвора», «Драма», «Хористка», «Тоска», «Ванька», «Дома», «Зло­умышленник», «Беглец», «Мальчики», «Спать хочется», «Супруга», «Душечка» и др. Ко «второму сорту» он отно­сил: «Беззаконие», «Горе», «Ведьма», «На чужбине», «Ка­нитель», «Маска», «Женское счастье», «Свадьба», «Бабы» и др. По свидетельству современников любил Толстой и такие крупные произведения Чехова, как «Степь», «Скуч­ная история», «Попрыгунья», «Черный монах», «В овраге».
Вместе с тем Толстому не нравились чеховские пьесы, он не признавал в нем драматурга. Антон Павлович сам однажды говорил Бунину, что Толстой как-то сказал ему в Гаспре: «А все-таки пьес ваших я терпеть не могу! Шекспир скверно писал, а вы еще хуже!» Любопытно вспом­нить, что драматургия Шекспира Толстому не нравилась из-за отсутствия в ней, по его мнению, религиозно-нравст­венного начала. С таких же религиозно-эстетических пози­ций, возможно, подходил Толстой и к драматургии Чехо­ва. Атеистическое мировоззрение Чехова для Толстого бы­ло бесспорно. В одном из крымских писем он писал В. Г. Черткову: «Видаю здесь Чехова - совершенного безбож­ника, но доброго...»
Об этом же свидетельствует сын Толстого Сергей Львович, рассказывая в воспоминаниях о встречах своего отца с Чеховым в Гаспре: «Мне кажется, что моему отцу хотелось ближе сойтись с ним и подчинить его своему вли­янию, но он чувствовал в нем молчаливый отпор, и какая-то грань мешала их дальнейшему сближению.
- Чехов не религиозный человек, - говорил отец».
* * *
В конце января 1902 года Л. Н. Толстой, находясь в Гаспре, тяжело заболел. Чехов принял близко к сердцу его болезнь. Письма Антона Павловича этого периода за­полнены постоянным беспокойством за жизнь писателя. Положение больного было настолько плохо, что одно вре­мя врачи потеряли надежду на благоприятный исход. Че­хов писал жене 27 января: «Толстой очень плох; у него была грудная жаба, потом плеврит и воспаление легкого. Вероятно, о смерти его услышишь раньше, чем получишь это письмо. Грустно, на душе пасмурно».
Ялтинские врачи установили круглосуточное дежурст­во у постели больного. Чехов искренне огорчался, что из-за своей легочной болезни он не мог в качестве врача при­нимать участие в дежурствах.
В этот момент вокруг тяжело больного Толстого разы­гралась гнусная история, организованная царскими прави­тельственными кругами. Как известно, Л. Н. Толстой в феврале 1901 года «святейшим синодом» был отлучен от церкви за разоблачение лицемерия казенных церковников. За писателем следили шпионы царской охранки. Когда слух о безнадежном положении писателя дошел до прави­тельства, высшие чиновники, опасаясь, что огромная по­пулярность Толстого среди народа может вызвать демон­страции в связи с его смертью, решили принять свои меры. Одному из священников прихода было приказано присутствовать вблизи умирающего, чтобы потом объявить народу о том, что перед смертью Толстой будто бы рас­каялся в своих «грехах».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42