Высоченный Андрей с того самого момента, как перерос сестру на первые пять сантиметров, стал воспринимать ее как крошку-малышку, которую любой может обидеть. И уже лет с двенадцати просил ее быть осторожной каждый раз, когда та выходила из дома. Но что самое удивительное, Элеоноре никогда не приходило в голову, что это смешно. Просто братишка любит ее и таким способом проявляет свою любовь, что же в этом может быть смешного?
– Ладно, – абсолютно серьезно ответила она, – я буду осторожна.
– И позвони, как только доедешь до мамы.
– Хорошо, позвоню.
– И когда будешь выезжать от нее, тоже позвони.
– Андрюша, ты в это время уже будешь спать. Я поеду уже за полночь, дороги будут свободными, ну что со мной может случиться? Я езжу очень аккуратно, ты же знаешь.
– Вот как раз за полночь по дорогам гоняют пьяные, – упрямился брат. – Элечка, ну когда ты ездишь поздно вечером по личным делам, это я могу понять. Но неужели к маме тоже обязательно ездить на ночь глядя?
И этот разговор тоже стал традиционным, правда, традиция такая появилась всего пару лет назад. У Элеоноры мелькнула мысль о том, что вся ее жизнь состоит из одних традиций. Ну, почти вся. Она собиралась поговорить с братом о Дине, о странностях в ее поведении, перешедших границы нормы и приближающихся к явной патологии, но все что-то мешало, не давало ей начать разговор. И в эту самую минуту она поняла, что именно: сначала она поговорит об этом с мамой. Так было всегда, так Аля привыкла поступать с детства: все, что так или иначе касалось Андрюши, сначала обсуждалось с родителями и только потом – с ним самим, и лишь при условии, что родители давали добро на такой разговор.
– Днем я просто не успеваю, – спокойно сказала Аля. – У нас с мамой бессонница, это наследственное, я засыпаю только под утро и сплю почти до двенадцати, а то и дольше. Потом начинаются стирка, уборка, магазины, готовка, иногда и по своей работе надо что-то поделать… А маме в радость, если я приеду вечером, ночное одиночество – оно самое тяжкое.
Перед уходом она заглянула в комнату брата, открыла шкаф, проверила костюмы, сорочки, ботинки. Черный костюм для официальных мероприятий еще хорош, Андрей редко его надевает, вот эти два – относительно новые и в прекрасном состоянии, а вот этот, летний, светло-серый, шелковый, уже никуда не годится. Через два месяца лето, нужно позаботиться о легком костюме заранее, это ведь не так просто – пошел и купил, надо созваниваться с закройщиком, искать ткань, шить, или, как говорят профессионалы, «строить». С ботинками та же история, летнюю обувь надо проверять уже сейчас. И с сорочками. А как иначе, если у Андрюши рост два метра семь сантиметров и размер ноги сорок девятый? Все только на заказ. Уже и со Славиком проблемы начинаются, в нем метр девяносто восемь, но он пока еще носит такую одежду, которую можно покупать без примерки, – джинсы, майки, свитера, кроссовки, и все это периодически привозится из США либо самим Андреем, либо его знакомыми, а спортивная одежда для баскетболистов и в России есть.
Аля сделала себе мысленную заметочку насчет портного и обувщика для брата и стала одеваться в прихожей. Дверь в комнату Дины была чуть приоткрыта, оттуда доносилась негромкая музыка, жанровую принадлежность которой Элеонора затруднилась бы определить: не то что-то спиритическое, не то эзотерическое, не то мистическое. Не удержалась, подошла ближе, заглянула – никаких свечей, никаких ритуальных предметов, магических кругов и стеклянных пирамидок. Обычная комната обычной девушки, которая сидит себе на диване в свободном домашнем платье, поджав ноги, и читает книжку. Вот только музыка… но это, в конце концов, вопрос вкуса, не более того. У Али музыкальные вкусы старомодные, все, что появилось за последние пятнадцать лет, она не приемлет, так что, может быть, и музыка вполне нормальная, просто она не разбирается.
Вечерняя Москва – это не ночная Москва, это совсем-совсем другой город, и его Элеонора Николаевна Лозинцева тоже любила, уже за одно то любила, что он совсем не был похож ни на город утренний, сонный и свежий, ни на дневной, суетливый и бестолковый. В вечерней Москве не было бестолковости, в ней все было расписано и четко, все слои двигались в понятном порядке и в прогнозируемом направлении. Из театров. Из ресторанов. В ночные клубы и казино. Со свиданий. В бордели. Из гостей. На тусовки, как богемные, так и полукриминальные. Дорога к дому матери шла по Чистопрудному бульвару, и иногда, под настроение, Аля позволяла себе припарковать машину возле метро и пройтись от памятника Грибоедову до пруда, постоять минут десять, выкурить одну сигарету (дома она не курила, Андрей не выносил запаха табачного дыма) и вернуться к автомобилю. Вечером здесь образуется особый мир, свой, непонятный и загадочный, мир наркоманов и тех, кто хочет быть на них похожими, мир молодых людей, которые сидят исключительно на спинках скамеек, поставив ноги на сиденья, мир девушек с выбеленными лицами и вычерненными волосами и молодых людей, с делано деловитым видом переходящих от одной компании к другой и создающих самим себе иллюзию занятости, нужности и вообще активности. Мир этот источал опасность, и если в семь-восемь вечера эта опасность еле-еле витала в воздухе, то к десяти-одиннадцати часам она сгущалась в атмосфере и становилась похожа на кисель, сквозь который порой было трудно пройти. Нет, Аля знала, что ее здесь не убьют и даже не обидят, эта, чистопрудненская, тусовка не была агрессивной, она не обращала внимания на прохожих и никого не задевала, но все равно опасность висела и даже стояла, как низкий туман.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22