инокуляция гортани может спровоцировать ложный круп. Ввиду этого мы предлагаем удалить синус, иначе рано или поздно ухудшится голос.
Затем он уверил Вуаля: удаление синуса представляет собой операцию длительную, скрупулезную, но совершенно обычную. Ее выполняли еще во времена Людовика XVIII… Беспокоиться не нужно: дней через десять все будет в полном порядке.
Так Вуаль оказался в больнице. Его поместили в палату, в которой было двадцать шесть кроватей; на двадцати пяти пребывали субъекты в той или иной стадии умирания. Ему прописали мощные транквилизаторы (ларгактил, прокалмадиол, атаракс). Утром он увидел Шефа, совершавшего обход; его сопровождала свита, состоявшая из практикантов; беседуя, он пил молоко, улыбался, прыскал со смеху. Иногда, если больной был уже совершенно безнадежен, он подходил к кровати, осторожно похлопывал его по плечу, вытягивая из хрипящего бедолаги нечто вроде улыбки – точнее, полный мольбы жуткий оскал. Но для каждого находил веселое словечко, мог и утешить, предлагал больному малышу конфету, улыбался мамашам. В нескольких особенно трудных случаях ставил диагноз, который тут же пояснял будущим врачевателям: болезнь Паркинсона, опоясывающий лишай, сибирская язва, болезнь Гийен-Тайона, постнатальная кома, сифилис, аритмия сердца, ревматические боли в сердце и т. д.
Тремя днями позже Вуаля перевезли на тележке в операционную. Провели хлороформизацию. Затем отоларинголог ввел ему в нос троакар – надрез обонятельного тракта вызвал расширение носовой полости, отоларинголог незамедлительно этим воспользовался, надрезав шабером Обрадовича перегородку.
Операция и далее проходила успешно.
– Хорошо, – сказал в конце концов врач вспотевшему ассистенту, – окисление, кажется, заканчивается. Воспаления больше нет.
Он приложил к прооперированному месту тампон, закрепил его кетгутом.
2
Глава, в которой на воздыхающего Робинзона обрушивается нечеловеческая судьба
Мучился он меньше, но слабел. Лежа весь день на кровати, на диване, сидя во вращающемся кресле, он бессчетное число раз делал на оборотной стороне визитной карточки набросок нечеткого рисунка на ковре, иногда, оказавшись во власти галлюцинаций, бродил.
Он ходил по коридору с высоким потолком. На стене висела полка красного дерева, на которой стояли двадцать шесть томов ин фолио. Или, точнее, на полке должны были стоять двадцать шесть томов, но на ней всегда отсутствовал один том, на задней стороне обложки которого было (должно было быть) написано: «ПЯТЬ». Однако все с виду было в порядке: ничто не говорило о том, что исчез один том («а ghost», как говорят в Национальной Библиотеке); казалось, что никакого свободного места, никакого зазора между книгами нет. Вот что смущало больше: расположение томов никак не указывало на то, что один том отсутствует (или хуже: скрывало, утаивало); нужно было пересчитать все книги, чтобы понять, что одного тома недостает, и уже потом, еще раз внимательно просмотрев все книги, можно было наконец уяснить, что нет именно пятого тома.
Он хотел взять один том, раскрыть его (читая, он, быть может, уловил бы, неожиданно, случайно, факт более убедительный, подсказку, которой ему не хватало?), но он этого так и не сделал, рука его проходила слишком далеко от полки; никогда больше он не узнает, что это были за книги; иногда ему казалось, что это энциклопедия, иногда – что Коран, Талмуд или Тора, а может, фундаментальный Опус, мучительный итог какого-нибудь табуированного знания…
Было одно недостающее звено. Был пробел, была дыра, брешь, которую никогда никто не видел, о которой никто не знал, которую никто и не мог, не умел, не хотел увидеть. Это исчезло. Взяло – и исчезло.
Или тогда же ему казалось, что он видел в вечерней газете кучу ошеломляющей информации:
ЗАПРЕЩЕННЫЕ ПАРТИИ!
БОЛЬШЕ НИ ОДНОГО ТИПЧИКА В ПАРИЖЕ!
Для ваших посылок: ни веревки, ни ниток,
ДА – СКОТЧУ!
* * *
Позорный крах
М.Я.С.
Или иногда на него надвигалось видение человека с дичайшей внешностью, что-то бормочущего безумца, полоумного с размягченными мозгами, обращающегося к прохожим с бессмысленными речами, городского сумасшедшего; когда он проходил мимо, люди смеялись, дети бросали в него камни. Один мальчишка прицепил к его макинтошу цыпленка, потому что несчастный кричал, просто выл: «Миллиард, двадцать миллиардов птенцов мертвы!»
«Идиотизм», – бормотал он тогда. Но это было не большим идиотизмом, чем то совершенно безумное видение, что являлось ему мгновением позже, – некоего индивидуума, появляющегося в баре:
Голос мужчины, усаживающегося за стол (вид угрюмый, если не сказать воинственный). Человек!
Голос бармена (знающего свою клиентуру). Здравствуйте, Командир!
Голос Командира (удовлетворенного тем, что его поняли, хотя теперь он на какое-то время является лицом гражданским). Здравствуй, мой мальчик, здравствуй!
Голос бармена (некогда изучавшего английский язык на вечерних курсах). What can I do for You?
Голос Командира (вызывающий слюнотечение). Сделай мне один коктейль порто-флип.
Голос бармена (внезапно становится печальным)} Что? Порто-флип?
Голос Командира (решительно утверждающий). Ну да, порто-флип.
Голос бармена (вид у того страдающий). О… но… нет его… сейчас…
Голос Командира (подскочившего). Как? Еще и года не прошло, как я выпил здесь три порто-флипа!
Голос бармена (совершенно обессилившего). Больше нет… Нет больше…
Голос Командира (разъяренного). Ну а просто портвейн у тебя есть, наверное?!
Голос бармена (агонизирующего). Да… но…
Голос Командира (мечущего громы и молнии). Тогда!.. Тогда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73