– Впрочем, интересно ли тебе все это вообще? – прервала она себя.
Он широко раскрыл свои запавшие глаза.
– Мне интересно все, что касается тебя. А как вы относились друг к другу в детстве?
– Она ведь значительно старше меня. Впрочем, с годами это, кажется, сглаживается.
– Она тебя баловала? Проявляла материнское внимание?
– Наоборот. Она меня донимала, как только могла. Исподтишка, конечно. Родители, наверное, никогда этого не замечали.
– Ревновала тебя?
– Да. Потому что я была любимицей отца. Она и сейчас меня в этом упрекает.
– Но ты ведь в этом не виновата. Значит, она просто не сумела занять уголок в его сердце.
– Она считает, что я ее оттуда вытеснила. Знаешь, я думаю, получилось это так. Мама меня рожать не хотела, я ведь последыш. Ей в момент моего рождения было уже под сорок. Но отец настоял на том, чтобы я появилась на свет. И, помня об этом, заботился обо мне больше, чем это обычно свойственно отцам. Он хотел видеть во мне нечто особенное, чтобы оправдаться перед самим собой.
– Ты и есть нечто особенное, Доната.
– И он же выбрал мне имя.
– «Доната» это ведь значит «Дарёная», «Дар небес». Расскажи мне еще о себе.
Вот так получилось, что она долго просидела у его постели, перебирая полузабытые моменты детства, и почти упустила из виду, что давно пора навестить Сильвию. Только заметив, что его вопросы иссякли и он действительно утомлен, она оставила его одного.
В архитектурном офисе Донаты разговоры о Тобиасе Мюллере прекратились. Распространилось известие, что он на больничном листе, а поскольку никто, кроме Донаты, не имел с ним никакой личной связи, то о нем и думать забыли. Доната и Артур Штольце раскланивались вежливо и вели себя чрезвычайно предупредительно.
Дела было много. Наряду с поселком «Меркатор» приходилось опекать еще пять строительных площадок, к этому добавлялись разработки и проекты для подачи на конкурсы, а также по новым заказам. Доната с головой ушла в работу. Только к вечеру ей становилось беспокойно. Больше чем когда-либо, ее тянуло домой, а ведь приходилось оставаться до тех пор, пока будет сделано все, намеченное на этот день.
Добравшись до дома, она здоровалась с сестрой, принимала душ и, взяв в руки стакан вина, шла к Тобиасу. Она понимала, что Сильвия, видимо, чувствует себя отодвинутой на задний план, но считала, что избежать этого невозможно.
– Не сердись на меня, – каждый раз повторяла она, – но я должна позаботиться о нашем госте.
Сильвия только пожимала плечами, иногда еще бросала:
– Ты не обязана составлять мне компанию.
– Да-да, знаю, но я ведь охотно провожу время с тобой. Только в данный момент гость имеет приоритет. Это ведь лишь временно.
На самом же деле, даже оставляя в стороне ее влюбленность в Тобиаса, она ценила свое пребывание в его обществе гораздо выше, чем в обществе сестры. Она могла ему рассказывать о делах в офисе и на стройплощадках, чем сестра никогда не интересовалась. Он не только умел слушать, но и задавал толковые вопросы и делал верные выводы. Они беседовали оживленно и возбужденно, и обычно после этого было уже поздно заглядывать к Сильвии.
Тобиасу с каждым днем становилось все лучше, так что он начал скучать в стенах своей больничной комнаты и попросил все же принести ему транзисторный приемник. Музыка и прочий шум уже не вызывали у него головной боли. Госпожа Ковальски снабжала его книгами, и он постепенно перечитывал библиотеку Донаты.
Когда Доната в следующую пятницу пришла домой, он ожидал ее с книгой в руках, сидя в маленьком кресле, в надетом поверх пижамы домашнем халате.
– Ой, Тобиас, – воскликнула она, – тебе же надо лежать в постели!
Он обнял ее за талию и посадил к себе на колени.
– С тобой!
Доната с трудом удержала в равновесии свой стакан с вином и отпила глоток.
– Пусти же меня! – попросила она и сама заметила, что звучит это не очень решительно.
– Сегодня не пущу. Ты ведь еще не знаешь, что произошло.
Она, не сходя с его колен, положила свободную руку ему на шею.
– Так что же?
– Я помыл себе голову.
Она поворошила его каштановые кудри.
– Браво!
– Ты не представляешь себе, какое я испытал облегчение.
– Представляю, Тобиас.
– И я два часа был на ногах. Госпожа Ковальски может подтвердить.
– Я и так тебе верю.
– Я уже почти здоров, Доната. – Он начал теребить поясок ее зеленого бархатного домашнего халата.
Она слегка хлопнула его по руке.
– Вот именно, «почти».
И вдруг почувствовала, что ее ягодицы упираются во что-то твердое. Твердое, и горячее, и очень живое. Глаза у нее расширились.
Тобиас поцеловал ее в шею и пробормотал в ухо:
– Доната, ты сама не знаешь, какая ты. Я тут лежу целыми днями и думаю только о тебе. Иногда мне кажется, что я вот-вот лопну… или сойду с ума.
– С твоей стороны нечестно…
– Конечно, нечестно – так долго ждать тебя напрасно. – Он взял из ее руки стакан и отставил подальше. Его губы, теперь уже не болезненные, а гладкие и мягкие, встретились с ее губами. Их языки соприкоснулись, а его руки стянули с ее плеч домашний халат.
«Ох, и ловкий же искуситель», успела подумать она и тут же, отказавшись от всякого дальнейшего сопротивления, полетела в омут своей страсти. Потом они лежали в его постели обнаженные, тесно прижавшись друг к другу. Придя в себя, она встала и только теперь замкнула дверь. «Как обнимет милый друг, тут уж думать недосуг», – пронеслось у нее в голове, и она невольно рассмеялась сама над собой.
Теперь, положив голову ему на плечо, а руку – на грудь, Доната думала: это – лучшее, что может быть в ее жизни, блаженствовать, лежа в его объятиях. До сих пор она запрещала себе впадать в экстаз, ведь поддаться такому чувству было для нее равносильно потере контроля над собой, а, значит, превращению в нечто обезличенное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71