– Мне, пожалуйста, стакан колы, – быстро заказала Даниэла.
Официантка вопросительно посмотрела на Хельгу Гросманн.
– Да, принесите, пожалуйста, – подтвердила бабушка.
– Вот я и говорю, – продолжала Даниэла, откусывая кусок от пирожного, – пользы нам не было бы никакой.
– Я бы хоть не беспокоилась. Даниэла засмеялась.
– Ты говоришь так, словно она участвует в экспедиции на Северный полюс. А она-то всего-навсего, шастает с этим своим хахалем.
– Это тоже достаточно опасно.
– Глупо она поступила, конечно, – прошамкала Даниэла с полным ртом, – но опасного-то в этом ничего нет.
– Кто может за это поручиться?
Даниэла посмотрела на нее широко раскрытыми глазами.
– Ты это серьезно?
– Да, дорогая. Мужчины всегда опасны.
– Чем же?
– Они лгут нам, обманывают.
– Все мужчины?
– Большинство. С ними всегда надо быть настороже.
– Тогда я рада, что нисколько не интересуюсь мужчинами, да и мальчишками тоже. Они все кажутся мне какими-то глупыми.
– Так оно и есть, дорогая.
– Не могу понять, почему мамуля не осталась с нами в Винтерберге. Ну да, привезти-то она нас привезла, но потом сразу же и удрала. А нам всем вместе было бы гораздо веселее.
– Да. Конечно.
– Ты думаешь, этот хахаль для нее что-то значит?
– Не знаю.
– Что вообще может значить мужчина в жизни женщины? Бывает, что мужчина женщину губит, но ведь это случается не так уж часто.
– Он может сделать ей ребенка.
– Даже если она этого не хочет?
– Если она не побережется.
– Ага. Теперь понимаю. Так у Тилли появилась маленькая Ева. Правильно? Или я что-то путаю?
Хельга придавила окурок сигареты, гася его, а потом сразу же закурила новую.
– Возможно, ты и права.
– Ты не будешь есть свое пирожное? – осведомилась Даниэла.
– Потом.
– А можно мне его съесть? Я имею в виду, что тебе ведь все равно приходится следить за своей фигурой.
Хельга невольно усмехнулась беззастенчивости ребенка.
– Съешь, дорогая.
– Спасибо, бабуленька.
Даниэла пододвинула к себе тарелку с толстым сливочным пирожным. Но по мере того как его осматривала, лицо ее принимало все более скептическое выражение. Наконец она протянула:
– Думаю, тут для меня слишком много. Лучше я пойду и возьму в буфете еще кусочек самбука. Можно?
– Не возражаю.
Хельга смотрела, как девочка направляется к буфету, наблюдала за ее проворными, чуть угловатыми движениями, за похожими на мальчишечьи черными вихрами, которые словно подпрыгивали на ее голове, за узкими бедрами в лыжных брюках, за уже почти взрослыми плечами в красном зимнем свитере. Хельга. чувствовала, что сердце ее наполнено любовью к внучке.
Малышка выглядела такой довольной, такой уверенной в себе и такой чистой в ее детской сущности. Хельга подумала: «А ведь Катрин была в этом возрасте совсем другой – скромной, задумчивой, робкой. Но точно так же, как Даниэла, еще не затронутой всем этим свинством сексуальности».
Придется ли пережить с внучкой то же, что с дочерью? Трудные годы полового созревания. Первые безрассудные влюбленности. Боль разочарований, когда они рушатся…
«Храни меня от этого, Боже!» – подумала Хельга, но сразу же поняла, что этот молитвенный порыв едва ли будет услышан Всевышним.
Жан-Поль настоял на том, чтобы Катрин, высадив его у аэропорта, сразу же ехала дальше.
– Я же знаю, тебе не терпится попасть в этот проклятый Винтерберг.
– Это неправда, – запротестовала она. – Я охотно еще побуду с тобой.
– Мне бы это доставило только беспокойство. Прошу тебя, не выходи из машины, поезжай.
– А если твой самолет опоздает с вылетом? Или рейс вообще отменят?
– Я не маленький, не растеряюсь.
Катрин остановила машину. Жан-Поль наклонился, поцеловал ее и схватил за руку, чтобы не вздумала открывать дверцу со своей стороны.
– Делай, как я сказал! Ну, пока! До встречи в Риме, ma ch?rie!
Он вышел из машины, потянул с заднего сиденья свой чемодан-рюкзак, захлопнул дверцу и быстро исчез в потоке людей, устремившихся в зал ожидания.
Как всегда, расставшись с ним, Катрин ощутила некоторое облегчение, которого стыдилась. Быть вместе с ним – чрезвычайно трудно не только физически, но и эмоционально. Оставшись одна, Катрин как бы обретала легкость.
Может быть, именно поэтому у нее не было желания сразу же ехать в Винтерберг. Но признаваться себе в этом не хотелось, и она нашла оправдание в том, что просто погодные условия и плохая видимость не подходят для такой поездки. Во всяком случае, она решила переночевать в Дюссельдорфе.
Приехав туда, Катрин, как всегда, остро ощутила свою изолированность от мира. Она включила все лампы, все приборы отопления, открыла окна, чтобы проветрить квартиру. Через несколько минут воздух посвежел – она закрыла окна и задернула занавески.
Неожиданно потянуло к телефону. Позвонить матери? Нет. Это обязательно вызвало бы вопрос: «Когда же ты, наконец, доберешься до нас?» А Катрин чувствовала, что точно ответить еще не в состоянии. Отца она видела перед самым Рождеством. Если позвонить ему, он может подумать, что она хочет чего-то попросить. Да и что она могла бы сейчас ему рассказать? Что ее друг собирается разводиться? Это вызвало бы ряд вопросов, на которые она ответить еще не может. Катрин перебрала в уме имена своих подруг, но среди них не было ни одной, которую она могла бы обременить своими проблемами. И к тому же, что они могли ей посоветовать? Ничего такого, что не пришло бы в голову ей самой.
Катрин решила расслабиться. Она сняла сапоги, вытащила из чемодана домашние туфли, выключила верхний свет и села в качалку. Она пыталась внести ясность в путаницу своих мыслей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74