– Ты сердишься? – спросил Хэнк.
– За что?
– За то, что я попросил баронессу заманить тебя сюда под вымышленным предлогом. За то, что я последовал за тобой.
Эштон захотелось рассмеяться, но она опасалась, что в этом случае не сможет остановиться, потому что была близка к истерике, – просто оттого, что испытала облегчение, увидев Хэнка.
– Я не сержусь, – тихо сказала она.
Они с минуту молчали, а когда Хэнк снова заговорил, голос его звучал мрачно:
– Боже мой, с каким трудом я сдерживаюсь, чтобы не заключить тебя в объятия!
Эштон положила ладонь ему на предплечье, ощутив мощь мускулов под тонкой тканью пиджака.
До них донесся голос стюарда, возвещавшего о начале завтрака.
– Ты голодна? – спросил Хэнк.
Эштон отрицательно покачала головой.
Оба засмеялись.
– Мне принести извинения за нас обоих?
– Нет необходимости, – сказала Эштон, направляясь к трапу. – Хоуп поймет.
Она думала, что они сойдут на берег. Однако Хэнк велел матросу вести катер к огромной яхте, которая вошла в бухту утром, сразу затмив своей красотой все остальные суда.
– Это твоя? – спросила Эштон.
– Я купил ее прошлой осенью.
Катер прошел под носом яхты и подошел к корме. Эштон прочитала на транце название, выведенное огромными печатными буквами: «Леди Э.».
Хэнк наблюдал за ее реакцией.
– Ты не возражаешь? Возможно, это не очень благоразумно.
Эштон снова засмеялась.
– Ты сошел с ума!
– Сошел с ума от любви, – уточнил Хэнк.
Он показал Эштон яхту. Ее яхту, непрестанно повторял он. Это было огромное, длиной свыше двух сот футов судно, с площадкой для вертолета, гимнастическим залом, кинозалом, каютами «люкс» для двадцати гостей. Но больше всего Эштон привели в восторг не размеры и удобства, а удивительная красота яхты. Ей очень понравились длинные палубы из тика, сверкающая бронзовая осветительная арматура, отделанные панелями из красного дерева салоны, в которых поддерживалась оптимальная температура для картин, столь же прекрасных, сколь и бесценных, как с радостью отметила для себя Эштон.
– Ну как? – спросил Хэнк, когда они обошли почти все судно.
– Что как?
– Тебе понравилось?
Эштон снова засмеялась:
– Разве она может кому-то не понравиться?
– Ты хочешь сказать, что все сделано со вкусом, – сказал Хэнк вроде бы в шутку, но Эштон понимала, что это вовсе не шутка.
– Можно говорить об очень тонком вкусе, – поправила она.
– Есть одна каюта, которую ты еще не видела, – Хэнк повел Эштон вниз и открыл перед ней дверь. Эштон оказалась в самой красивой из кают, какие она когда-либо видела. С одной стороны солнечные лучи светили в огромные иллюминаторы. С другой – дверь выходила на небольшую уединенную палубу. Стены здесь были не из красного дерева, а имели бледно-желтый оттенок, и от этого каюта казалась удивительно светлой и просторной. На одной из стен висела картина Сезанна, а над камином – Хокни. Середину каюты занимала огромная кровать.
– А это твоя каюта? – спросила Эштон.
– Это твоя каюта. – Хэнк подошел к ней и обнял за плечи. – Я лишь надеюсь, что ты позволишь мне разделить ее с тобой.
– Нам нужно поговорить, – сказал Хэнк, когда они отдыхали после любовной игры. Одевшись, они немного прошлись по палубе, затем сели за столик с бутылкой шампанского, глядя, как над морем опускаются сумерки, а город зажигает яркие огни, напоминающие бриллиантовое ожерелье. Затем они снова вошли в каюту, снова разделись и жадно бросились в объятия друг друга, словно после любовной игры прошло не два-три часа и даже не несколько дней, а годы жизни. Эштон открывала ему не только губы, руки и объятия, но всю себя. Она чувствовала, как его борода касается ее бедер, его губы – ее сокровеннейших мест, силу и страсть Хэнка, когда он снова и снова входил в нее, наполняя такой нежностью, восторгом и любовью, что, казалось, от этого можно умереть.
Хэнк отвез ее на катере на берег около полуночи. Он хотел, чтобы Эштон осталась на яхте, однако она возразила, что не может.
– Ты должна сказать ему.
– После гонок. Я обещала, что буду наблюдать за соревнованиями.
– Мы будем наблюдать вместе. С вертолета.
– Я надеюсь, он проиграет. Надеюсь, что проиграет с треском. – Эштон не ожидала от себя подобных слов. Горечь тона потрясла ее.
Хэнк покачал головой:
– Нет. Пусть Алессандро выиграет. – Он наклонился и поцеловал Эштон. – Он скоро потеряет все остальное, поэтому я надеюсь, что этот сукин сын выиграет гонку.
Алессандро спал в своей комнате, когда пришла Эштон. Отсутствие жены не столь важное событие, чтобы он не поспал свои восемь часов перед гонкой. Стоя в дверях, она смотрела на спящего Алессандро. Темные ресницы отбрасывали тени на его щеки. Эштон вспомнила фотографию маленького мальчика на рождественской открытке, которую он показал ей в ту ночь. Сколько времени прошло с того момента – пять, шесть недель? Странно. В ту ночь она была полна отчаяния. Сейчас полна надежд.
Алессандро пошевелился во сне и прикрыл лицо рукой.
«Я не говорил, что мы, Монтеверди, не приемлем развода, – вспомнила она слова покойного свекра. – Я хотел сказать, что мы не допускаем развода».
Эштон повернулась, закрыла за собой дверь и направилась в свою комнату. Ее свекор умер. А от Алессандро можно откупиться. Она была в этом уверена.
Глава 17
Алессандро ушел до того, как Эштон проснулась. Она собиралась притвориться спящей, пока он будет принимать душ, одеваться и готовиться к гонкам, однако ей не пришлось этого делать. Она спала сном младенца.
Эштон позвонила, чтобы принесли кофе, и не успела она положить трубку, как телефон снова зазвонил.
– Доброе утро, – сказал Хэнк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89