– Даже не знаю, радоваться или нет. И… признаваться или…
Стив положил теплую руку на ее зардевшуюся щеку.
– Это ты можешь решить только сама. Здесь я тебе не советчик… и не судья. – Джанет посмотрела прямо в его глаза – так, что Стив с радостью и болью, которые, впрочем, поспешил скрыть, прочитал в родном синем взоре именно тот ответ, на какой в глубине души надеялся. – Ведь лишней славы это тебе не принесет, – словно извиняясь, добавил он. – К тому же Губерт перестал общаться с Мэтом задолго до его гибели…
– О чем ты говоришь, папа!? – возмущенно остановила его Джанет, которой мучительно было слышать оправдания того, кого она любила теперь больше всех на свете.
* * *
Утром машина, за рулем которой сидел надушенный и подкрашенный юноша, поглядывавший на Джанет несколько свысока, примчала ее в Бостон, вернее, на уединенную виллу по дороге в Куинси. Дом ей сразу не понравился: слишком много внешнего, причем внешнего не для того, чтобы закрыть от посторонних свое внутреннее, а внешнее как выражение себя истинного. И десятиминутное ожидание мэтра в длинном, со стеклянным потолком, полукабинете-полустудии только укрепило Джанет в этом мнении. Наконец мэтр появился – в довольно-таки непристойном халате. Впрочем, Джанет уже давно не реагировала на подобные проявления мелочности.
– Так… так… – забормотал Губерт, чуть ли не обходя ее со всех сторон и оглядывая, как оглядывают произведение искусства, в подлинности которого сомневаются.
«Ему не хватает сейчас только достать лупу», – мысленно усмехнулась она, но вслух довольно сухо сказала:
– Если вам действительно интересно обсудить со мной мою работу, то приступим. У меня не так много времени.
– Я собирался обсуждать не картину, а вас, – огорошил ее Губерт. – С картинами мне все понятно: у вас фантастический темперамент, и это немного портит дело. Вложенная в ваши произведения страсть слишком тягостна, слишком перенапряжена. Вы замужем?
– Нет.
– Так я и думал. Но Бог с вами. – Он вдруг вцепился в ее плечо своей холодной и костлявой рукой. – Ответьте мне прямо: как вы могли быть знакомы с моим сыном?
– Простите, – выдавила из себя Джанет, – но я даже не знаю, кто он.
– Он? – Старик на секунду задумался. – Он был божественным мальчиком, которому дано слишком многое. Но сначала его испортила мать, нимфоманка от природы, потом вся эта музыкальная сволочь и, наконец, какая-то девка решила его доконать, забрюхатев и имея наглость поставить его об этом в известность. Слава Богу, что он не успел повесить себе на шею еще и младенца!
– Но, может быть, он любил ее? – заставив себя не двинуться ни единым мускулом, поинтересовалась Джанет.
– Любил!? – Губерт даже задохнулся от возмущения, и на лице его застыла маска отвращения и ненависти. – Женщин нельзя любить, ими можно только так или иначе пользоваться. Мэтью любил только творчество и мысль, ибо был настоящим мужчиной…
– И вы никогда не интересовались, что стало с его ребенком?
– Нет, конечно! Я вообще полагаю, что все это было блефом и провокацией.
– Но откуда же вам стала известна эта история?
– Не понимаю, о чем мы говорим! – снова возмутился Губерт. – И черт меня дернул рассказывать женщине такие подробности! Но, поверьте, здесь нет никаких тайн, на которые вы, несчастная романтическая душа, вероятно, надеетесь. После гибели моего сына в номере отеля была обнаружена пачка неотправленных в Штаты писем, адресованных этой шлюхе, и из них явствовало… Его мать побрезговала дотронуться до них, а…
– И эти письма у вас? – даже не спросила, а потребовала Джанет, неожиданно для Губерта резко поднимаясь с кресла.
– Да, где-то лежат…
– В таком случае, я делаю вам вполне выгодное предложение. Мою столь привлекшую ваше внимание работу я меняю на эти ветхие бумажки.
– Что за чушь! Картина стоит больших денег, а эти сортирные листки! Здесь какой-то подвох, деточка.
– Никакого. Я действительно интересуюсь тем поколением – и, судя по тому впечатлению, которое произвела на вас моя вещь, вполне успешно, а потому никогда не упускаю возможности понять его еще глубже. Письма – всегда ценное свидетельство времени.
– Но, Боже мой, я бы отдал их вам просто так, они не имеют решительно никакой ценности!
– Я привыкла платить за свои интересы и удовольствия. К тому же я видела, что картина действительно тронула вас. Ну что ж, вы согласны?
– О, разумеется, разумеется, – заторопился Губерт. – Жанно! Жа-а-нно! – позвал он. – Сейчас же найди в третьем архиве картонную папку под номером сто семьдесят четыре!
«Ага, – почему-то со злорадством подумала Джанет, – значит, не просто где-то лежат!»
Не прошло и пяти минут, как Губерт протянул ей старую, каких она никогда не видела, картонную канцелярскую папку:
– Прошу вас. Когда же я буду иметь удовольствие увидеть у себя вашу картину?
– Сразу же после закрытия выставки. Вот моя визитка.
– Не надо, не надо, – отмахнулся старик. – Я вам вполне верю. Вы ведь дочь знаменитого Стивена Шерфорда, президента Си-Эм-Ти?
– Да, – отчеканила Джанет. – Я дочь Стивена Шерфорда. – И с этими словами она покинула виллу, отказавшись от услуг напомаженного шофера.
Красная папка жгла ей руки, и в Бостоне Джанет зашла в первое попавшееся кафе, оказавшееся русским бистро, где забралась в самый дальний угол, попросив официанта никого не сажать за ее столик. Она ожидала увидеть такую же аккуратную стопку, как и та, что однажды открылась ей в мамином кабинете, но обнаружила ворох самых разных бумаг, начиная от ресторанной салфетки и заканчивая счетом из борделя. Она взяла первую попавшуюся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82