Она покончила с десертом и вопросительно посмотрела на Дэвида.
– Идем, я покажу тебе красивое и возвышенное, – предложил он, отодвигая стул.
Через полчаса они оказались на ступеньках затерявшейся в готических дворах картинной галереи.
– Это как музыка, сейчас сама все увидишь. Питер Кристофер – существо уникальное, – начал экскурсию Маковски. – Он такой же абстрактный, как его акварели. Я редко сочиняю, мне достаточно тех оттенков, которые может придать произведению исполнитель, но, когда вижу его картины, хочется написать музыку к каждой из них. Подвижную, рваную, контрастную.
– Вы знакомы?
– Да, с незапамятных времен. Помню, лет двадцать назад на вечеринке – невысокий, белокурый, лицо, сужающееся книзу. Он рассказал историю, благодаря которой я полюбил его с первого взгляда.
– Какую?
Дэвид сделал несколько шагов в сторону, не обращая внимания на лужицы в каменных выбоинах, остановился и посмотрел в облачное небо.
– Я говорю более пресно, но все же. Пит, творения коего мы собираемся увидеть, поднялся как-то в некие абстрактные горы. Как и мы с тобой, собственно. Идет по тропинке и видит: навстречу ему человек в длиннополой черной одежде. «Добрый день», – обращается он к горному человеку. «Добрый день», – отвечают ему. Думая заговорить для знакомства о погоде, Пит посмотрел в небо, а когда опустил голову – человека уже не было. На дороге сидела большая черная птица, взмахнула крыльями и улетела ввысь.
Люсия недоверчиво посмотрела на Дэвида, потом инстинктивно перевела взгляд на черепичные острия зданий.
Он засмеялся:
– У меня не получится, не экспериментируй. Впрочем, Пит признался, что дорога делала резкий поворот. Но он, как неизлечимый мечтатель, не стал заглядывать за каменную глыбу. Он верил, что черный человек улетел.
Люсии не терпелось спросить Дэвида, стал бы он смотреть за поворот, но она сдержалась.
Посетителей в галерее было мало. Боковая лестница вела наверх, в крохотный выставочный зал, под самую крышу. Люсии не верилось, что все происходит на самом деле, что это живой, настоящий Дэвид, что их голоса действительно звучат и что это не сон.
Стоило ей увидеть расплывчатый, выведенный по мокрому романтический мир в простеньких рамочках, она забыла обо всем на свете, даже о том, что ее талии слегка касается ласковая мужская рука. Предметы не имели границ, переливались друг в друга. Прозрачные, как тонкий лед, причудливые листья сдувал в грязь, ломая прожилки, белый ветер; сгущали синеву и размазывали по своим бокам оранжевые сгустки заката высокие сказочные замки; тревожное солнце прорывало плотные ряды белых, тугих облаков; скалы, как слизанные леденцы, выныривали из дымчатой водной глади. У каждого рисунка можно стоять часами. Полуреальность, которой едва касаются грубые человеческие мысли, складывалась мозаикой из акварельных пятен и штрихов пастели. В нее можно погружаться до самого дна.
– Ты не на шутку увлеклась, – ревниво прервал ее блаженство Дэвид.
– Я не думала, что все это можно выразить так просто: несколькими линиями, несколькими красками.
– Ты, если мне не изменяет память, психолог. Что говорит по этому поводу твоя наука?
– Не знаю, к сожалению. Я как раз хотела бы изучать психологию творчества. Давать советы домохозяйкам, действительно, не так уж трудно. А вот постичь внутренний мир людей неординарных…
– Все люди мыслят и чувствуют одинаково. Если вообще мыслят и чувствуют. Одни дают волю своему уму и восприятию, другие загоняют их в тупик – вот и вся разница.
– Но ведь талант дается не всем. Творчество – деятельность, доступная не каждому.
– Это такая же деятельность, как все остальные. Можно творчески класть стены, мыть машины, заниматься любовью с женщиной, изучать психологию, наверное, тоже.
– У меня есть надежды, как ты думаешь?
– Не исключено. Ты чуткая и не впитываешь подряд всю чушь, которою зачастую пичкают в университетах. – Дэвид наклонился и незаметно поцеловал ее в макушку.
– Но у меня хорошие отметки, – кокетливо похвасталась Люсия.
– И вопреки тому – светлая голова. Посмотри туда. – Дэвид указал на маленький рисунок в углу зала.
Огромная пенистая волна вздымалась, увлекая за собой крошечные, как щепки, тени кораблей: то ли стихия так фантастически сильна, то ли кораблики игрушечные.
– Что скажет о художнике исследователь психологии творчества? Что это: страх перед жизнью, ощущение собственной беспомощности или, может, жажда бунта, всплеск скопившейся энергии? – Дэвид говорил тоном искусствоведа. Витиеватый жест руки неожиданно превратил его вопрос в шутку.
Но Люсия продолжала внимательно водить глазами по рисунку.
– Почему бы не то и другое одновременно? – задумчиво произнесла она.
– Действительно. – Он смотрел на нее, как на младенца, делающего первые шаги. – Я напрасно развел единое по полюсам. – Дэвид приподнял рукав, чтобы взглянуть на циферблат. – Чуть не забыл: мы же собирались на мою репетицию.
«Мы»! Он сказал – «мы»! Это было слаще серенад, красноречивее любого признания в любви. Люсия бабочкой влетела в автомобиль. Одно-единственное слово окрылило ее в мгновение ока.
Провожая улыбкой фигурные крыши, в машине она размышляла о своем возлюбленном. Как неуловим, непостигаем его внутренний мир: он одинаково комфортно чувствует себя в любой обстановке, нисколько не кичится известностью и богатством, производит впечатление свободного человека – свободного от своей социальной роли, от привычного жизненного уклада, от стереотипов. Что это? Равнодушие ко всем возможным крючкам, за которые хватаются люди, чтобы почувствовать свою причастность к миру?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95