ей не терпелось спросить о чем-то другом. И вскоре услышала: «Ну, а как с Тони?» Что я могла ответить? Желание признаться во всем оставило меня. Мне показалось, что мама меня осудит. Я сказала, что все, мол, было очень мило. «Сердце Христово! – закричала она в ярости. – Как можно говорить такую банальщину! Ты побывала с любимым мужчиной в романтическом путешествии и не находишь слов, чтобы рассказать об этом своей матери! Неужели в твоих жилах течет рыбья кровь бледных английских зануд! Веди себя как нормальный человек!» Я опешила, мне даже стало жаль отца, но мама извинилась, сославшись на то, что английская чопорность всегда бесит ее и тут она ничего не может с собой поделать. Я стала говорить о симпозиуме, о том, как восторженно приняли доклад Тони, о море, об отелях. Я выдавливала из себя короткие фразы. Мама взяла меня за подбородок и попросила посмотреть ей в глаза. Из-под ее насупленных бровей на меня запылали огни инквизиции. Ее глаза обладают гипнотической силой. В детстве я так их боялась! И сейчас мне не хотелось смотреть в них, но невозможно было не подчиниться. Начался допрос: не больна ли, не поругалась ли с Антонио (с таким поругаешься!), не обидел ли он меня (да он и мухи не обидит!). Отчаявшись добиться от меня признания, она ехидно подмигнула: «Может, влюбилась в кого-нибудь другого?» Мне показалось, что с меня сдернули одежду посреди людной улицы, и я ощутила, как загорелись мои щеки. Наверное, я выглядела очень нелепо.
Она обхватила голову руками и вдруг, сделав свои выводы, сказала, что если это так, то она только рада, потому что Тони слишком, с ее точки зрения, «умеренный», а это почти что преступление для настоящего испанца, и что я стала бы с ним такой же… Скрываться далее не было сил, я призналась, что действительно влюбилась в другого. Мама пошутила: «Надеюсь, это не еврейский раввин? Было бы весьма экстравагантно, но бабушка не переживет!»
Я вспомнила, что Дэвид якобы был знаком с Соледад. Даже сейчас не могу писать об этом спокойно. Почерк кривится, и строчки ползут вниз. А тогда я вспомнила это, сказав маме, что он не раввин, а музыкант, очень известный. Мама удивленно подняла брови. Как только у меня хватило решимости рассказать! Я добавила, что он старше меня, что он замечательный пианист… Слова давались мне с таким трудом! Они не хотели передавать то, что творилось (и творится) в моей душе. Мама заказала еще два кофе и напрямую спросила, как его зовут. Это было как молитва, когда я произнесла: «Дэвид Маковски».
Когда я пишу его имя, испытываю, наверное, то, что испытывают двенадцатилетние девочки, выводя на асфальте, на стене или в тетрадке по математике только им понятные буквы – инициалы любимых.
Мама была так поражена, что словно проглотила язык. Она молча достала из сумки маленькие ножницы и тонкую сигару, обрезала ее и закурила. Ее лицо имело странное выражение… Я испугалась. В том, что Дэвид говорил правду, не осталось сомнения. Я умирала от восторга: соединяющая нить оказалась так близко, что трудно было в это поверить. Но тут же мне снова стало страшно: вдруг они знакомы не просто так, вдруг между ними что-то было?! «Господи, только не это!» – я мысленно поднимала руки к небу, не в силах справиться со своим внутренним огнем. И Он услышал меня.
Мама даже не заметила, как ей принесли кофе, она что-то вспоминала, я стала для нее пустым местом. Наконец она подняла глаза и сказала что-то вроде: «Как забавно устроен мир». Я медленно оттаивала, пока она рассказывала, что Дэвид был душой их лондонской компании, что он – один из немногих англичан, сохранивших способность жить не только умом, но и эмоциями. Она не говорила ничего конкретного, это меня расстраивало, но по первым же звукам ее голоса я поняла, что они не были близкими друзьями, тем более любовниками… Мама сообщила, что Дэвид весьма дружен с отцом, что он и ей когда-то нравился. Но иначе и быть не могло!
Мне сложно писать, я схожу с ума от таких совпадений, переплетений судеб. Это сказка. Сказка с печальным концом. Она закончилась, но разве сегодняшняя встреча с мамой и то, что она рассказала мне, не продолжение сказки?
15 апреля
Они перестали общаться: мама разошлась с отцом, Дэвид уехал по контракту в Бостон, отец стал гастролировать с оркестром. «Пути как-то не пересекались», – объяснила мама. Вот еще одна сказка с глупым печальным концом. Почему я думаю, что со мной все будет по-другому?
Маме было интересно, как он выглядит. Разве это можно описать! Он выглядит потрясающе! Дэвид – потрясающий! Теперь я знаю, что он всегда был таким. Мне хочется узнать больше, но мне… стыдно. Я стыжусь своей влюбленности перед ней – взрослой, умной, я боюсь говорить о самом сокровенном. Она звонила сегодня опять – ни слова о Дэвиде.
Самое неприятное из вчерашней встречи: мама назвала моего героя, моего возлюбленного, мою несбыточную мечту «опасным человеком». Почему? Почему эти отношения, она считает, обязательно принесут боль в мою жизнь? Почему она уверена, что с ним я буду страдать? И это говорит Соледад, Соледад, презирающая умеренность в чувствах! Она, видите ли, совсем другая, а я – хрупкий цветок, меня сломает такая любовь. «Ты думаешь, что это роман века?» – спросила она. Да, я так думаю. И пусть это самый несчастный роман века – я все равно самая счастливая из героинь!
22 апреля
Сегодня мы гуляли с мамой по городу, а потом смотрели у меня израильские фотографии и видеокассеты.
Всюду толстоногий Тони и предсвадебная идиллия. Мне было противно. Мама не стала смотреть до конца и ушла. Она все понимает. Каких усилий стоит ей не говорить со мной о Дэвиде!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95