И опять нам открыла женщина.
- Суил, голубушка! - закричала она. - Вот радость-то! Ой, как
промокла!
- Я не одна, Ваора, - осторожно сказала Суил. - С дядей.
Многоопытные темные глаза меня изучили, насмешливая улыбка протекла
по бледным губам.
- Не больно-то дядя на тебя походит!
- Беда, коли б на мать-отца не походила, а что с дядей не схожи, то
не грех.
Ваора почему-то зашлась смехом, так, хохоча, и потащила девушку в
дом. Сделала несколько шагов, вернулась, поклонилась:
- Не прогневайтесь, добрый человек, на бабью дурость. Рада вам в дому
моем.
Вдвоем со служанкой они быстро накрыли ужин, потом она отослала
служанку и тихо присела рядом с Суил. Подперла ладошкой щеку, сидела и
молча смотрела.
- Чего это ты затуманилась, Ваора?
- А с чего веселиться?
- Что-то у тебя на дворе не так?
- А я мастерскую Атабу Динсарлу сдала, - она засмеялась негромко,
злобно. - Поднялся с войной ровно на доброй опаре - еще пятерых
подмастерьев взял. А я его и прижала. Три раза уходил... ничего,
воротился. Где ж ныне вольную мастерскую взять... со всем обзаведеньем...
Дикая злоба была на лице Ваоры; сузились и засверкали глаза,
выглянули из-под верхней губы мелкие зубки, и сразу она удивительно
похорошела. Тихо, коротко посмеиваясь, цедила сквозь зубы:
- Думал, оболтает меня, при расчете надует... не на таковскую напал!
Я Тасу, писцу из Судейского приказа, заплатила, он и написал договор... с
крючками. Еще до мяса его обдеру!
- Зачем, Ваора?
- А зачем он _т_о_г_д_а_ смеялся?
- Вольно ж тебе на погань душу тратить! В нем ли горе?
- А до тех-то мне не достать!
Постелили мне в узкой каморке, где едва помещалась кровать, и я мигом
разделся, закутался в одеяло и упал в темноту.
А когда я проснулся, в окошке стояла предрассветная муть. Лежал среди
скрипов и шелестов старого дома и думал, как же нам мало надо. Поел,
обогрелся, выспался - и все по-другому. Глядишь на вчерашний день из
сегодняшней дали и сам не веришь, что это было. И все вчерашние мысли так
глупы и мелки, словно их думал совсем другой человек. Я - но вчерашний,
недавний беглец из Олгона, где жизнь или смерть - самый естественный выбор
и жизнь человека - совершенный пустяк. Здесь, наверное, тоже, просто не в
этом дело. Есть Баруф. Уже не Имк, не Охотник, а только Баруф, и это тоже
немало. Я не верю, что он бы меня убил. Незачем ему меня убивать, если так
просто манипулировать мною. Как он легко заставил меня пойти! Ситуация, из
которой единственный выход. А я ведь ждал подвоха и был на стороже! Ладно,
очко в его пользу - я сам хочу пойти и увидеть своими глазами...
А дом просыпался. Прошлепали по коридору босые ноги, послышались
голоса. Один - недовольный принадлежал Ваоре. Я улыбнулся. Хозяюшка с
грешными глазами и грешной улыбкой. Неплохо, если б она пришла меня
разбудить...
...И опять мы плыли по загустевшей за ночь грязи. Пусто было на
улице, редкие прохожие хмуро мелькали мимо, и хмуро было лицо Суил. Темное
облако легко на ее лицо, и веки припухли, как от недавних слез.
- Ваора твоя родственница? - спросил я.
- Родней родни. Ее жениха и батюшку моего вместе казнили. Одиннадцать
их было - все дружки дяди Огила, - а для самого столб стоял с железным
ошейником.
- Прости, Суил.
- Да чего там! Тебе-то откуда знать!
- А Огил тоже тут жил?
- Нет, - ответила она чуть оживившись. - В городе. У него там дом
был. Краси-ивый! Меня раз отец водил. Ой, и удивилась я! Такой богатый, а
с отцом запросто. А теперь там кеватец живет. - Сказала - и опять
омрачилась.
Переулок вытек в улицу - широкую, разъезженную колесами. С одной
стороны она вытягивалась в дорогу, с другой - упиралась в надвратную
башню. Людей здесь было полно. Молчаливые и шумные, озабоченные и наглые,
боязливые и любопытствующие, в приличных тапасах, в гнусном отрепье или в
грязных пышных одеждах; каждый из них был сам по себе, и все они
составляли толпу, и она толкалась, галдела, вопила, раздавалась перед
повозками и жидко смыкалась за ними.
Очень странное ощущение. Все это словно меня не касалось; я был
только зритель - смотрел холодно и отстраненно непонятно кем снятый фильм.
Но утренняя сырость, брызги из-под колес, ошметки грязи, запахи, толчки,
превращали нелепый фильм в реальность. Я не мог признать истинность того,
что меня окружало, и не мог ее отрицать; я был, как во сне, меня вело,
несло, влекло, куда-то, я не знал и не хотел узнавать, что будет дальше со
мной.
Вместе с толпой мы втиснулись в жерло башни, кто-то прижал меня к
створке громадных ворот, и я едва не упал, заглядевшись на зубья поднятой
решетки.
В городе стало чуть легче. Старый Квайр изменился мало: те же серые,
слипшиеся дома, узкие улочки, бегущие к центру, к двум насупленным башням
дворца. Все, как спустя триста лет - но только на первый взгляд.
Мой Старый Квайр был обманом, ловушкой для туристов, и за древними
фасадами прятались лишь кабаки, рестораны, игорные дома и совсем
непристойные заведения. Днем его заполняла праздная любопытствующая толпа,
где кишели лоточники, зазывали и гиды, ночью, в угаре веселья, их сменяли
другие люди: проститутки, размалеванные юнцы, молодчики с ловкими руками.
Некогда мы с Миз тоже бывали тут, а потом сменилась мода...
Этот Квайр был жив. Плотный людской поток еле продавливался сквозь
щели улиц, женщины тащили с рынка сочную зелень и багровеющее мясо;
мальчишки штопором ввинчивались в толпу;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105