Она искала кого-то в толпе, и я,
рванувшись, стащил капюшон. Заметила ли она движение или просто увидела
меня, но глаза ее остановились на мне, и губы дрогнули, словно в улыбке.
И я обо всем забыл. Набрал побольше воздуха в грудь и крикнул что
было мочи:
- Она жива, Ваора! Все наши живы! Скоро кеватцам конец!
Ирсал, ощерясь, схватил меня за руку и рванулся назад. Я успел
заметить, как стража ударилась в отвердевшее тело толпы. Мы бежали по
площади; толпа расступилась перед нами и стеною смыкалась следом, и я нес
с собою, как драгоценность, память о том, как знакомым грозовым светом
загорелись глаза Ваоры и взметнулась губа, открывая острые зубки.
В воротах стражников не было - видно тоже смотрели на казнь, мы
выбрались благополучно. Ирсал попетлял для порядка и привел меня в тот же
сарай.
Спасибо Ирсалу, он так и молчал всю дорогу. Я не мог бы с ним
говорить. Ненависть оглушила меня, удушающая бессильная злоба. Я ничего не
могу. Этот мир так же гнусен, как мой, так же подл и жесток. Почему я
вообразил, что смогу в нем что-нибудь сделать? Как ни крои историю, но
людей нельзя изменить. Эти гнусные, подлые твари...
А потом меня отпустило. Я почувствовал боль в руке и увидел кровь на
повязке. И уже ненависть, а печаль...
Рядом тихо сопел Ирсал, я покосился, ожидая упреков, но лицо его было
добрым и грустным.
- Беда с тобой, парень, - сказал он совсем не сердито. - Ты, видать,
свою голову и в грош не ставишь.
Я не ответил.
- А все-таки порадовал ты ее...
И опять мы молчим. Я качаю проклятую руку и спокойные, ясные мысли...
Я здесь навсегда. Этот мир - теперь мой мир. Я не хочу, чтобы в нем такое
творилось. Что я могу? Одинокий, беспомощный чужак, подозрительный и
поднадзорный. У Баруфа есть люди, есть деньги и есть оружие - а он пока
ничего не сумел. У меня есть только я, моя воля и мой мозг. А почему бы и
нет? Интересный эксперимент: превратить бессилие в силу.
- Ирсал, - сказал я, - а ведь акхон уже понял, что кто-то ему мешает.
Что теперь будет?
- Чего?
- Зачем бы ему спешить с казнью? Значит, уже понял, что не достанет
больше никого из тех, кто ему нужен.
- Д-да! - сказал Ирсал и утопил лицо в ладони. - Ты посиди, а? Я
быстро!
- Я с тобой.
- Это еще зачем?
- Надо.
Он покосился с сомнением, подумал - вдруг согласился.
И мы оказались в каком-то заброшенном доме. Особенно противный,
затхлый холод - и страх. Я слишком резко начал. Так круто, уже и не
отступить.
Дверь заскрипела длинно и печально, и появились двое. Одного я сразу
же узнал. Не то лицо и не те обстоятельства, чтобы его забыть.
Он прищурился в сумраке дома, поглядел на меня, на Ирсала, опять на
меня и сказал - как будто бы без угрозы:
- Хорошо ты блюдешь закон, брат Ирсал.
Ирсал побледнел.
- Это моя вина, - сказал я устало. - Я хотел тебя видеть.
- Зачем?
Я сказал - все так же устало. Я и правда очень устал.
- А мне-то что?
Голос был равнодушен, но лицо отвердело, и зрачки сошлись в колючие
точки.
- Я не знаю, как поступит акхон. Захочет сам докопаться - это
полбеды. А вот если попросит помощи у теакха...
- Ну, попросит.
- И ему не откажут!
- Да! Нынче в городе да солдатня кеватская! Народ-то, что пересохшая
солома - огня мимо не пронесешь. Смекаешь, брат Тилар! А у Охотника-то ты
что работал?
- Думал, - заметил, что он нахмурился и пояснил: - Мне передавали
сведения от лазутчиков. Надо было сложить одно с другим и прикинуть чего
ждать.
- И что, многих ты знал? - спросил он жадно.
- Зачем? Ни они меня, ни я их.
- Хитро! Ладно, гляну, как оно нам сладится. А ты чего с Охотником не
ушел?
- Не дошел бы, - сказал я неохотно. - В тюрьме пересидел.
Он опять оглядел меня, кивнул и обернулся к Ирсалу:
- Тебя, брат Ирсал, прощаю для первого раза. Иди, он при мне будет.
- Позволь поговорить с Ирсалом, брат.
- А кто тебе мешает? Говори!
А в глазах уже подозрение, и я не стал рисковать. Попросил только:
- Позаботиться о моих, брат. И ради бога, успокой мать, очень тебя
прошу!
Он кивнул, прижался щекой к моей щеке и поскорее ушел.

Странная началась у меня жизнь, романтическая до тоски. Гулкое
подземелье в развалинах старого храма, знобкая сырость и сырая темнота.
Только ночами я выходил глотнуть мороза, но и тогда за спиной торчала
безмолвная тень.
Два человека делили со мной неуют темницы. Первый - был сторож, он
носил мне еду и следил за огнем в очаге. Второй - тот самый человек, брат
Асаг, он приносил мне вести.
Правда, тогда я не замечал неудобств. Темнота дня и темнота ночи были
одинаково годны для работы, а ее мне хватало с лихвой. Я работал, как
черт, пытаясь обогнать время, и боялся, что уже безнадежно отстал. Плохо
была поставлена в Братстве разведка. Они знали все, что творилось в
предместьях, многое из того, что случалось в богатых кварталах, а за
пределами города - ничего. Словно глухая стена отделяла Братство от мира.
Я долго не мог втолковать Асагу, что же мне надо. Нет, он был вовсе
не глуп. Просто делил весь мир на "наше - не наше", а все, что "не наше",
было чуждо ему.
С Асагом все было непросто. Он слишком отвык от возражений, я здорово
рисковал всякий раз, когда спорил с ним.
Неизбежный риск - ведь я должен был стать с ним на равных, добиться,
чтобы ни одно мое слово не могло быть отвергнуто просто так. Ничего я ему
не спускал: ни насмешки, ни грубого слова; и когда мы орали друг на друга,
по лицу моего стража я видел, что жизнь моя не стоит гроша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105